Их было трое - [18]

Зал в доме инженера Анненкова, где проводились репетиции, не мог вместить большого числа зрителей, поэтому Исламбек Тарковский арендовал помещение у отставного генерала, мецената Болховитинова.

Накануне вечера Андукапар с трудом разыскал Тарковского в доме Болховитинова и сообщил неприятную новость: Хетагуров не сможет выступать в танцевальной группе кавказских джигитов, болит нога.

— Фа, слушай! — всплеснул руками Исламбек. — Ведь сам князь будет и… их высочество собирался приехать. Какая болезнь? Зачем болезнь? Вон фаэтон, скорей вези сюда Коста!

— Если и приедет, танцевать не будет, — убежденно говорил Андукапар. — Болезнь серьезная — воспалительный процесс в кости…

Исламбек беспомощно рухнул в кресло.

— Без кинжала режут… Клянусь аллахом, сам бы пошел за него танцевать, если бы не проклятое пузо… — Тарковский зло ударил себя кулаком по животу.

Выручил Тамур, только что пришедший посмотреть, где будет представление.

— Есть надежда на выздоровление, князь Ислам, — сказал он, щуря в улыбке глаза. — Выручу! Только с одним условием: чтобы шталмейстер не объявлял моей фамилии. Пусть скажет: «Тамерлан» — и все. Танцевать буду, разумеется, под небольшим гримом.

Исламбек подпрыгнул от радости.

— Ге! У тебя золотая голова, Тамур! Но почему не говорить, кто ты такой?

— Вы забываете, князь, — пояснил Кубатиев, — что юнкеру, завтрашнему офицеру гвардии его величества, не подобает выступать публично. Честь мундира…

— А мы спрячем за сцену честь вместе с мундиром и оденем шикарную кавказскую черкеску. Да?

— Конечно, — кивнул юнкер.

Тарковский был счастлив: коронный номер программы — танец кавказских абреков (именно «абреков» — так он распорядился объявить) — состоится и придаст всему вечеру национальный колорит.

Тамур Кубатиев показал себя. Все восхищались его темпераментным красивым танцем. Пришедший с некоторым опозданием Хетагуров искренне любовался своим земляком, не обошелся без иронии, шепнул Андукапару: «Если бы у него голова работала так же хорошо, как ноги!..»

По замыслу устроителей вечера, после водевиля и всех других номеров программы мог выступить любой желающий — с декламацией, пением, акробатикой, фокусами…

Джигиты танцевали последними. Зал проводил их громкими аплодисментами. Довольный, сияющий вице-президент, не подозревая о том, что в жилах самого главного «абрека» льется голубая кровь дигорских баделят, приказал одарить удальца пятью рублями серебром. Когда Тамуру поднесли княжеский дар, он от ярости заскрежетал зубами.

— Жаль, не могу раскрыть свое инкогнито, — говорил он, задыхаясь, — а то показал бы я лысому хомяку, чего стоят его пять рублей.

Неожиданно в зале снова раздались аплодисменты. Почетные гости в креслах недоуменно оглядывались.

— Хетагуров!

— Просим!

— Новые стихи! Новые стихи! — слышались молодые голоса студентов — участников вечеров, на которых Коста читал свои стихи.

Шталмейстер — человек в екатерининском парике, с витой позолоченной палкой в руке (это был загримированный мичман Ранцов) объявил:

— Дамы и господа! По вашему требованию выступит со стихами поэт-осетин, академист Константин Леванович Хетагуров. Прошу!

Под шум рукоплесканий Коста, прихрамывая и опираясь на палку, прошел к сцене. На нем была белая черкеска с голубым башлыком — по установившемуся обычаю на земляческие вечера приходили в национальных костюмах (Хетагурову было кстати: его черный выходной костюм совсем обносился).

Коста читал фрагменты поэмы «Чердак».

Подражая Некрасову, молодой поэт выставляет, как щит перед дубиной цензуры, идею «божественного» происхождения человека:

Он создал мир весь для меня,

И в нем я царствую всегда.

Я царь! Ужель теперь себя

Признать скотиной? Никогда!

Князь с трудом поворачивал голову на ожиревшей шее, оглядываясь по сторонам и пожимая плечами, слово «скотина» явно смутило его.

Герой поэмы Владимир твердо убежден, что найдется в России немало таких людей,

Кто верит свято в назначенье,

В свободу, братство, просвещенье,

Кто верит в дружбу и любовь,

В чьих жилах мощно продолжает

Свой путь божественная кровь.

Лицо Коста было бледно от волнения, взгляд горел каким-то внутренним огнем.

Зал безмолвствовал.

Заключительные строки фрагментов прозвучали страстной верой в торжество свободы:

Безумный кровожадный век

Стряхнет с спины своей согбенной

Для жизни новой человек!

Еще несколько мгновений стояла тишина.

— Браво, Коста! — нарушил тишину девичий голос (голос Ольги Ранцовой), и сразу заколыхался зал, загремела овация.

Покрасневший от негодования вице-президент демонстративно покидал зал. За ним виновато семенил приземистый чиновник и что-то торопливо говорил ему.

Хетагуров узнал чиновника: «А! Старый знакомый, надворный советник» — и вдруг неожиданный каламбур: «Надгробный советник»…

Усмехаясь, сошел со сцены.

Навстречу шла Ольга — взволнованная и, кажется, смущенная.

— Здравствуйте, Коста! Чудесно! Чудесно! Но… мы так долго не виделись. Вы совсем куда-то исчезли. Что с вами? Что с вашей ногой?

Сквозь толпу пробирался инженер Анненков, высокий молодой человек во фраке. Он взял Ольгу под руку и что-то тихо сказал ей, почти прикасаясь щекой к самому виску девушки. Коста заметил, вспыхнул.