Их было три - [124]

И опять в ушах зазвенело:

"Кончено, кончено!"

Только на этот раз привычное слово обрело иной смысл.

Это было уже не предчувствие неясного, хоть, возможно, и близкого будущего. Это был сегодняшний день, от которого не уйдёшь.

Надо что-то придумать сейчас же!

Но сколько она ни думала, всё было одинаково плохо. Куда ни кинь, исход один — нужно продать большую часть скотины.

"Нет, нет, только не это!" Илма каждый раз с жаром и возмущением отвергала это решение, как человек, которому приходится разрушать воздвигнутое им.

"Никогда! Иначе исполнится именно то, о чём непрестанно твердила мать. Продать скотину…"

Илма почувствовала острую ненависть к Лиене. Ей вдруг показалось, что мать совершила предательство, покинув её теперь, когда ей, Илме, ещё приходится работать в лесничестве, когда до пенсии осталось почти пять лет… что это месть Лиены за всё… Предатели, все предатели — Фредис, Гундега, даже родная мать… Вот и теперь, после смерти, она не лежит в гробу, как все люди, — спокойно, точно во сне, с чуть заметной улыбкой, сложив руки на груди. Нет, мать лежит, немного повернувшись на бок, как нашли её застывшей там, в лесу, под берёзой. Лицо искривлено гримасой боли или страха, руки — как деревяшки. Илма хотела втиснуть в них псалмовник или хотя бы скрестить их на груди, как полагалось бы истинной христианке. Куда там! Упрямство. Пусть все видят, что не всё было честь честью!

Залаял Серко, и Илма вскочила, почувствовав себя немного отдохнувшей после недавних неприятных дум и бесконечной лихорадочной беготни и суетни. Верно — ведь надо ещё выставить на холод телячий студень!

Взяв миски, она вышла и увидела две знакомые фигуры, свернувшие на дорожку усадьбы.

"Боже милостивый! Этого ещё не хватало ко всем моим заботам! Явились! Непрошеные, незваные!"

Уже на пригорке они замедлили шаги, а потом, остановившись совсем, сблизили головы. Толстая показала пальцем на неубранные гряды. Илма тоже взглянула туда. Ну, конечно, в огороде хозяйничали гуси, щипали всё, что попадало на глаза. А эта ведьма из Дерумов, вместо того чтобы гнать их, ещё зубы скалит!

Войдя во двор, женщины завертели головами во все стороны, похихикивая над тявканьем Серко. Но когда Толстая вздумала заглянуть в хлев, куда прежде из-за Нери и нос боялась сунуть, собака, вероятно, возмущённая таким нахальством, неожиданно вцепилась ей в подол юбки. Толстая отскочила назад, опешив от неожиданности, и налетела на Илму, чуть не выбив из её рук миску со студнем.

Затем обе, перебивая друг друга, затрещали, что нынче они приехали на уборку картофеля немного раньше обычного, дескать, пока хорошая погода стоит, а то скоро начнётся ненастье, а Илме, наверно, приятнее будет, если картофель уберут посуху.

Илму так и подмывало осадить их, сказав, что она не приглашала их приезжать раньше, но она удержалась и тихим скорбным голосом сообщила, что умерла мать и они угодили не на уборку картофеля, а на похороны. К великому изумлению Илмы, для женщин это не было неожиданностью. Они чуть ли не обрадованно переглянулись, и вдруг Маленькая извлекла из недр своей сумки чекушку водки и кусок чайной колбасы и, отдав это Илме, пояснила, что это их доля поминального обеда. Пусть не побрезгует.

Отдав гостинец, они сразу почувствовали себя полноправными участницами похорон. Их интересовали сарай, сад, навес. Всё следовало осмотреть, а для верности кое-что руками пощупать. За несколько часов они уже о многом получили более ясное представление, чем сама Илма. Например, о том, что каштановая курица как будто собирается клохтать, а у подсвинка слезятся глаза, надо пощупать в пахах — нет ли жара. Они уже попытались, а он, дурачок, не даётся, чуть палец Маленькой не откусил. Наконец они добрались до чулана с большим висячим замком на двери. Повозившись с замком некоторое время, они отступили перед этой незанятой крепостью.

О Лиене они вспомнили только вечером. До этого их больше интересовало содержимое котлов и духовки. И лишь когда подготовка к поминальному обеду подходила к концу, они выразили желание проведать покойницу.

Сочувственно вздыхая — дескать, все под богом ходим, — они состроили торжественные физиономии и прошли в комнату Лиены. За ними последовала Илма.

Придя с фермы, Гундега увидела, как все три скрылись за дверью.

"Бедная бабушка!"

Из комнаты донёсся приглушённый разговор, затем тихое бормотание — вероятно, читали молитву.

Какая нелепая случайность, что на похоронах бабушки будут присутствовать именно те люди, которых она терпеть не могла! Они будут разглядывать её гроб, одежду, лицо, а затем начнут осуждать, злословить, как раньше злословили о живой Лиене, и никто не защитит её от беззастенчивых взглядов, никто не захлопнет дверь перед любопытными кумушками…

"Бабушка, прости, что я не могу уберечь тебя от этого…"

Всё было готово и шло по заведённому порядку, похороны должны были быть приличными. Приедет пастор, усердно будет звонить Аболс, куплен дорогой гроб и приготовлен богатый поминальный обед. Всё, всё будет хорошо, только… только…

2

Аболс действительно звонил усердно. Похоронная процессия ещё не успела дойти до кладбищенской дороги, как над лесом полились звуки колокола. Через тот самый лес, где несколько дней назад сквозь чёрную темноту, теряя последние силы, одиноко брела Лиена, теперь везли её на лошади по песчаной дороге, щедро усыпанной еловыми ветками. Возле увитых хвоей ворот кладбища стоял серый "Москвич" Екаба Крауклитиса.