Игры скорпионов - [39]

Экипажи проехали в зажатый меж двумя флигелями внутренний дворик и нырнули в полукруглую арку сквозного каретного проезда. Тот оказался таким длинным, что оба экипажа спокойно разместились под его сводами.

Фрол открыл дверцу и помог выйти старой графине, но потом растерялся: в карете остались только крестьянки в белых толстых платках и грубых дублёных тулупах.

— Это — княжны Дарья Николаевна и Елизавета Николаевна, а также моя компаньонка Дарья Морозова, — вмешалась Апраксина. — Не держи нас на морозе, Фрол, мы и так давно в дороге.

— Простите, ваше сиятельство, — засуетился дворецкий, отворяя дверь, — не признал барышень — они совсем маленькими были, когда я видел их в последний раз.

Путешественницы шагнули в блаженное тепло большого вестибюля. Расстегнули тулупы, размотали платки и остались в разноцветных сарафанах.

— Фрол, веди барышень в их комнаты, а я уж свою спальню сама найду, — велела Апраксина и шепнула на ухо Долли: — Переоденьтесь, нечего слуг смущать.

Поднявшись на второй этаж, Фрол распахнул три двери, расположенные подряд по коридору:

— Прошу!

Девушки нерешительно переглянулись. Кому куда?..

— Долли, выбирай ты, — предложила Лиза.

Комнаты оказались почти одинаковыми. Большие, с одним высоким окном, смотрящим в парк, со старинной золочёной мебелью. Долли сразу же вспомнилось Ратманово — такие же диваны стояли в покоях бабушки, только Анастасия Илларионовна любила полосатую обивку, а не гладкую, как здесь.

— Давайте я буду жить посередине, а вы обе — по краям, — решила Долли и шагнула к центральной двери, — моя комната — зеленая.

Действительно, обивка мебели и шторы здесь оказались светло-изумрудными.

— Тогда остальные можно назвать «вишнёвой» и «синей», — заметила Лиза.

— Мне нравится вишнёвая, — впервые после отъезда из Ратманова слабо улыбнулась Даша, и княжны наконец-то поверили, что их подруга начинает возвращаться к жизни.

Долли прошла в свою новую спальню. В углу мягко гудела изразцовая печь, приятное тепло согревало плечи, а зелёный шёлк покрывала так и манил прилечь. Беспокойство, изводившее Долли уже несколько дней, наконец-то отступило, и княжна с облегчением вздохнула. Мысль, что, видать, в душе она — кошка: где пригреется, там ей и дом, мелькнула и исчезла. Зимние сумерки окутали заснеженный парк, снег мягко кружил за окном.

«Пора бы уже написать крёстному…» — успела подумать Долли. Глаза её закрылись, и она ускользнула в теплый рай сна.

«Пора бы им уже и написать…» — раздражение в очередной раз царапнуло Тальзита, но барон, как всегда, не дал ему хода.

Чего он хочет от бедных женщин? Им и так несладко: едут через всю страну, да ещё и оглядываться приходится, тут уж точно не до писем. Как смогут — так напишут! Уж Долли точно не забудет написать крёстному. Александр Николаевич тяжело вздохнул. Чем так мучиться, лучше не ждать, а послать письмо самому — договорились же, что он станет писать на адрес столичного дома Черкасских. Барон полез в ящик стола за листом бумаги, и его пальцы скользнули по краю толстого конверта.

— Господи, да что ж это!.. — слова вырвались сами.

Вот так фокус! Александр Николаевич так и не отправил письмо фрейлине Орловой. А ведь точно — он как раз собирался запечатать конверт, когда появился исправник с сообщением о найденном в лесу полуобгоревшем теле.

«Фу, как неудобно», — расстроился барон.

В тот раз он, само собой, позабыл обо всем на свете, а потом дела пошли ещё хуже: им с исправником пришлось вертеться, как ужам на сковородке. Прибыла комиссия от нового генерал-губернатора. Начали копать и по известной русской привычке выискивать не относящиеся к делу нарушения. Впрочем, медаль имела и оборотную сторону — губернские чиновники во главе с полицмейстером увлеклись пересчетом пуговиц на мундирах нижних чинов и ревизией состояния гауптвахты и быстро забыли о похищении и убийстве уездных девиц.

Тальзита это не удивляло — полицмейстера он знал давно. Почтеннейший Григорий Адамович умом точно не блистал и, как это часто бывает с такими людьми, по делу говорить толком не мог. Чтобы никто об этом не догадался, полицмейстер отработал привычный финт: к месту и не к месту пересказывал случаи из жизни своей многочисленной деревенской родни. Зато пуговицы на мундирах считать он умел, да и в цвете стен на гауптвахте разбирался, так что строгая проверка свелась именно к этому. Уездный исправник получил начальственное замечание и поклялся устранить все выявленные нарушения, а барона пожурили за потакание подчинённым. Вынеся вердикт, комиссия отбыла в губернскую столицу, и Александр Николаевич наконец-то вздохнул свободно.

«Слава тебе, Господи, — порадовался он, — имя Долли нигде не всплыло».

Полицмейстер лично присутствовал на допросе Анфисы Чулковой, та вновь завела свою жалостливую песню о бедной подневольной вдове, а потом огорошила Григория Адамовича такими подробностями интимной жизни семейства Островских, что пробила даже загрубелую шкуру полицмейстера, и тот приказал гнать мерзкую сплетницу с глаз долой.

Комиссия давно отбыла обратно. Послание Орловой надо было отправить сразу же после этого. Александру Николаевичу стало стыдно: как он мог так запамятовать?