Игры с судьбой. Книга первая - [31]

И укрыл бы! Да нет спасенья на Эрмэ. Не выпускает Империя из своих цепких пальцев того, что считает своим. Никогда. Исключение из правил бывает слишком редким.

Все, что он может, закусив губу, обнять хрупкие плечи, успокоить. На время. Пока…. Покуда еще есть впереди несколько часов полета.

Все что он может, дерзко выставив подбородок смотреть на ненавистные лица контрабандистов Иллнуанари. Смотреть надменно, зло и свысока, понимая, что спасения нет. Да и быть не может. А все, что есть — надежда, которая слаба и хрупка.

И так хочется убедить себя, что происходящее вокруг только сон, затяжной предрассветный кошмар, который кончится с рассветом. И нарисованы разыгравшимся воображением и эти клетки, и перья веера, и сам Катаки. И девочка, так доверчиво и жадно прильнувшая к нему, ища защиты и спасения.

Он обнимает ее слабые плечи, понимая, что не властен подарить ей светлый мир, в котором она родилась. Тот, кто шагнул на Эрмэ, тот постигает смысл слова «навсегда».

— Ты не плачь, не плачь, милая, — шепчет он ей в уши слова сладкого обмана.

И она ищет его взгляда, словно спасения. А в глазах — океаны слез.

— Мы не вернемся оттуда, — шепчет она с грустью. — Так говорил Иялла. Никто не возвращался.

— Иялла солгал, — возражает он. — Ложь — один из обычаев Иллнуанари. Я точно знаю, что Эрмэ не сумела удержать Ареттара. И пусть надежды почти нет. Но все же что-то однажды случается в первый раз. Может быть, нам повезет больше, чем другим.

— Надежда, — шепчет девочка. — Это просто обман. Ты можешь мне помочь не попасть на Эрмэ живой?

Короткий взгляд глаза в глаза. Шквал, застилающий рассудок, темная пелена урагана эмоций. Сказать, что надо бороться? А надо ли? Не проще ль отпустить в страну, где нет боли, проводив по дороге на которой нет чудовищ, одарить на прощание малой толикой яда, быстрого, доброго яда, получив который, даже не успеешь испугаться?

Это у него есть сила, которой у нее нет. Это он боролся, переступая через собственную гордость, совесть, рассудок. Это он выжил в аду. Но он выживал ради сына.

Что ж ей уготовано там? Быть игрушкой, наложницей, воском в умелых пальцах властителей…. Терять себя? Или уйти в небытие в лабораториях, укрытых в темных недрах, расчлененной на молекулы, ставшей дозой наркотика или каплей сыворотки вечной юности?

И сжимаются в ниточку губы.

— Как зовут тебя.

— Лия.

Имя звонкое, как хрусталь, напомнившее былое. Лия…. Девочка с голосом сирены. И путь эта — не та, заволокло глаза туманами слез.

«А если б та, если б твоя Лия стояла вот так сейчас, что б ты сделал, Дагги? Что бы ты выбрал? И есть ли выбор там, где его не оставляет судьба?»

Отвернуться? Отрешиться? Закрыть глаза?

— Помоги мне, — тихий шепот сухими губами. — У того человека, у Императора страшные глаза. Он убьет меня! Он убил Алесси…

У Императора страшные глаза….

И это он знал лучше многих. Эти жадные, разные как день и ночь, выпивающие разум, ломающие волю, глаза. И сила, которая шла, опережая звук шагов, как удар невидимой руки в железной перчатке.

Поджарая фигура на золотом троне, покрытом звериными шкурами с черными пятнами. Буйное торнадо черных волос, словно подсвеченных синими огнями ада, до того темно это буйство. И развалившись на мехах, словно языческое божество, он взирает из выси на все, что творится у подножия скалы трона. Хозяин!

А на губах не улыбка — не знает улыбки Хозяин половины мира. На его губах оскал хищника, демонстрация силы.

— Значит, ты хочешь, что б твой сын жил, Ареттар? — жалит память голосом того, кто не ведает жалости. — Но не знаю, хочу ли этого я. Женщина из моей охраны выбрала тебя. Но ты не воин. Ты — певец. Много ль в голосе силы? Эрмэ не любит слабых. Покажи силу. Докажи, что твой сын достоин жизни!

Щелчок пальцами, и выступает из толпы тощий мальчишка с внимательными глазами. И на губенках — тот же оскал. Не умеет улыбаться свита Хозяина. И не сразу доходит до сознания, что ему предложили драться с юнцом.

У мальчишки движения плавные, текучие, быстрые, словно вспышка молнии. У мальчишки кулаки, словно из свинца. И первый же удар в подреберье едва не выбивает дух. А после второго он не в силах устоять на ногах.

И хохочет хозяин, глядя, как он силится подняться. А мальчишка кружит вокруг танцующим шагом, словно волк возле легкой добычи и полыхают странным огненным заревом его зрачки.

И это осталось в памяти навсегда. Как и бесконечные сутки полные унижений и боли.

«Ты хочешь, что б твой сын жил, раб? Тогда убей! Сегодня должна пролиться кровь. Мне неважно — его или еще чья-то. Кровь слабого. Убивай певец, иначе твой сын умрет на твоих глазах!»

Убивай и пой! Как в затяжном кошмаре, которому нет конца. Так какого же Дьявола понесло твою окаянную душу на Эрмэ? Или соскучилась по боли и унижению душа?

А девочка, доверчиво прильнувшая к его плечу, просит о смерти. Лишь бы не встретиться с ужасающими глазами. Что ж, ты по-своему права, милая. Ты — безусловно права! Но так хочется душе, что б дышала ты, бегала, росла, любила. И не под темными небесами Эрмэ, полными угроз, а под чистым пронзительно — звенящим небом Лиги.

Вздохнув, он стиснул хрупкие плечи, притянул, прижал к себе, вдыхая медовый аромат волос, ощущая каждый удар ее испуганного сердца, словно удар своего. Не замечал, как кусает губы, как вкусом крови наполняется рот. В глазах стояли слезы, а в ушах звучал издевательский смех Катаки.