Игры на раздевание - [56]

Мои голые ноги в балетках так сильно замёрзли, что я, не отдавая себе в том отчета, с силой вжимаю их друг в дружку, как будто это может мне хоть чем-нибудь помочь. Неожиданно Кай наклоняется, и через мгновение моя щиколотка уже не только в его руке, но и в совершенно иной дислокации — на его коленях. Не удостоив меня ни взглядом, ни словом, он быстро скидывает лаковые балетки на тротуар, прижимает мои ступни к своему животу и накрывает полами куртки. Тепло его тела — чистейший непревзойдённый кайф. Расслабляющий. Успокаивающий. Оберегающий.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

По тротуару мимо нас проходит молодая пара с ребёнком. Совсем юный отец несёт годовалого малыша, усадив его на своё бедро и удерживая одной рукой. Одетые очень скромно, они улыбаются друг другу счастьем, болтая о несущественном, и освещают мир вокруг себя своим внутренним светом.

Эта семья — младенец и его родители, вчера только сами бывшие детьми, надламывают мою воссозданную на лекарствах и терапии выдержку. Я даже могу слышать её хруст. Ведь такая картина — простота, бедность и счастье — один из возможных, но безвозвратно ушедших сценариев нашей с Каем жизни. Он давным-давно заработал свой первый миллион. Первый быстро стал сотым или двухсотым (я не знаю цифр, потому что мне никогда не было до них дела), но он не принёс нам простого счастья, не дал света. Что было бы, роди я тогда в двадцать три? Родился бы ребёнок здоровым?

Я смотрю на своё отражение в зеркале дешёвой ванной, рассуждаю: он сделал это, потому что задыхался рядом со мной. Ему нужен был воздух. Кислород, чтобы жить. Матери ведь для этого нас рожают, мучаясь от боли, чтобы дать жизнь?

Я снова смотрю на своё отражение, оно отвечает: нет оправданий предательству. Любовь всё прощает, но после она умирает. Остаётся уродливая жизнь. Но матери дают нам жизнь в надежде, что мы будем счастливы, а счастье возможно только в объятиях любимого и любящего человека.

Несмотря на плотность тумана, осевшего в моей голове после трагедии, я любила его.

Все наши годы — и счастливые и несчастные, я любила его.

Любила через боль, через отчаяние и злость, через ненависть.

Глава 37. Что такое любовь?

В последние семнадцать лет я никогда не знала одиночества — меня всегда окружали люди, иногда даже слишком много. В долгие студенческие годы мне случалось мечтать не только об отдельной квартире, но иногда о необитаемом острове, но с одним только условием: чтобы на нём меня поселили вместе с Каем.

А теперь пустота давит, свобода душит.

— Купи телевизор! — предлагает Адити.

— Зачем? Я никогда его не смотрю.

— Помогает от одиночества, проверенное средство.

Но проверенное средство не срабатывает, и я иду в ближайший магазин покупать комнатный цветок. Буду поливать его раз в три дня, а он — смотреть на меня своими зелёными листьями. И вот, я шагаю по полумертвой улице Бёрнаби в обнимку с цветочным горшком, выглядывая из-за его листьев, и чувствую себя ущербной. Было время, когда я искренне верила, что несчастнее меня быть невозможно. Оказалось, ещё как возможно: сегодня, сейчас, в данную минуту, я, кажется, пробила дно и падаю дальше.

С каждым днём мне всё тяжелее.

В конце июня я улавливаю в комнате ожидания нашей клиники до изнеможения знакомый Armani Code. Мои глаза щиплет надеждой, хотя Кай давно им не пользуется, но ведь было время, когда этот аромат принадлежал только ему, и я не сдаюсь.

Дежа вю — такое уже было — давно, много лет назад, только исход был иным.

… я спускаюсь в холл больницы, где проходят мои практические часы, и улавливаю запах. Мужчина, пользующийся туалетной водой той же марки? Если б так, реакция не была бы настолько всеобъемлющей: учащённое сердцебиение, замедленные реакции, утяжелённые мысли и тепло внизу живота, тем жарче, чем лихорадочнее мои поиски. Я ищу его глазами и не могу найти.

Но у меня есть его след, и я не могу ошибаться — это его запах: тысячи не тонких, а именно его мужских нот: волосы, кожа, тяжёлый сексуальный шлейф и гель для душа с ароматом Armani Code.

Кай накрывает ладонями мои глаза, и моё сердце максимально приближается к инфаркту. Не от страха или неожиданности — от затопившего чувства радости: думаю, я так не радовалась даже собственному рождению. Через мгновение взлетаю, и запах, тот самый, ни с чем не сравнимый, который никогда и ни с кем не спутать, заполняет мои ноздри, бронхи, лёгкие, мозг. Кай целует шею, не губы. Делает это обрывисто, непристойно. Я не пытаюсь оттолкнуть, потому что мне, действительно, наплевать, кто на нас смотрит и, скорее всего, уже судит, как извращенцев. А безумец находит то, зачем пришёл — губы. И пьёт. Именно так, как и нашёптывал однажды на ухо: жадно и захлёбываясь.

Могла ли я знать в то мгновение, что многие годы спустя, буду искать его точно так же — с замирающим сердцем и надеждой, но не найду? Могла ли я представить себе, что оттолкну его сама?

Источником аромата Armаni Code оказывается отец растянувшего связки в суставе мальчишки — красивый, высокий, уверенный в себе мужчина.

Час спустя, во время ланча, Майра — наш главный педиатр, вынимает из сумки детские рисунки — креативные работы, обклеенные пайетками и цветной бумагой, и, показывая их нам с Элис, жалуется: