Игры маньяков - [20]

Это интересно для меня, это использование семейной преданности. Одно дает силу другому, странным образом становится смыслом его существования. Вы просто удивляетесь, почему одно никогда не смягчает другое. Почему исполнители никогда не видят лиц своих жен, детей, братьев и сестер на лицах людей, которых они калечат? Почему это не останавливает их грубую руку или… — Он пожал плечами и отпил из бутылки. — Но ведь это действительно человеческая ирония, не так ли? Возможно, в этих случаях есть своеобразный армянский поворот, но они, конечно, не одиноки в своем отсутствии морального воображения. Рубен кавказец, и его тактика всегда была одинаковой.

Бритоголовый повар вплыл в комнату, чтобы проверить, не нужно ли им еще пива. Пустые бутылки был собраны, и появились новые, холодные, запотевшие, из которых торчал свежий ломтик лайма. Никольский продолжал:

— Так вот, именно в этой среде Рубен Израильянц достиг зрелости в искусстве похищения, а затем превзошел своих учителей и стал мастером своего рода в похищениях.

Он выжал лайм в пиво, почти не желая возвращаться к обещанной истории о Израильянце.

— У этого человека-его звали Александр Оганесян — было двое детей, — продолжал он, глядя вслед парню, которая вышел из комнаты, — оба моложе двенадцати лет, сын и дочь. Александр обожал их со всей нежностью. — Он покачал головой. — Так или иначе, как-то раз боевики Рубена похитили Александра на улице и отвезли в один из бункеров Израильянца. Там его привязали к креслу и заставили смотреть, как его жену и детей… расчленяют бензопилой… их части тела… перемешивают, собирают в дикие и сюрреалистические воссоздания, словно ужасный конструктор.

Он помолчал. — Я был там позже. Я видел это, — он указал двумя пальцами на свои глаза, — своими собственными глазами. Невероятно.

Снова возникла пауза.

— Ты никогда не видишь всего. Способность человеческого ума к скотству безгранична. Ты никогда не видишь всего. Всегда есть что-то еще более невообразимое, что ждет вас. Просто ждать.

В ту ночь Александр получил свободу, ему позволили жить, как он мог, с этими безумными образами. Это была типичная месть Рубена.

Они закончили есть и сидели, потягивая пиво. Никольский посмотрел в сторону кухни.

— Пошли, — сказал он, беря пиво. Борис поднялся с ним по каменной лестнице на балкон и прошел в кабинет. Они вернулись на прежнее место, и Никольский продолжил свой рассказ.

— Примерно через год этот человек покончил с собой. Я не знаю, как он продержался так долго.

Борис сидел молча, потрясенный. Он слышал музыку во дворе внизу, резкие и легкие волнв звука в воздухе, который плыл к ним.

— Что же он такого сделал? — наконец спросил Борис. Наказание, как называл его Никольский, должно было быть спровоцировано чем-то ужасным.

— Он был одним из моих агентов, — сказал Никольский. — Я готовил его некоторое время для внедрения в группировку Рубена. Он был простой человек, бывший офицер разведки. Необыкновенно одаренный человек. И это не противоречие. Обычные люди способны на невероятные подвиги. В этом есть что-то трансцендентное.

Никольский остановился. Он чуть было не пошел дальше в рассуждениях, но словно спохватился. Потом он сказал:

— А Израильянц даже не знал наверняка, что Александр работает на меня. Он только подозревал об этом. Александр никогда в этом не признавался.

— Даже ради спасения семьи?

— Чтобы спасти свою семью? Это было невозможно. Рубен так не работает. Попасть под его подозрение — значит быть признанным виновным. Александр знал это. Признание? Никаких признаний. Это не имело значения. Правда была единственной вещью, которую Александр не мог получить, и даже среди ужаса своего горя Александр цеплялся за этот клочок достоинства. Рубен не хотел этого.

Борис потерял дар речи. Чудовищность зверства Израильянца оживала с каждым образом, вызванным рассказом Никольского.

— Смысл в том, — сказал Никольский, поднимая один из женских портретов, — чтобы помочь вам понять, что с вами происходит.

Мгновение он смотрел на фотографию женщины, потом отложил ее и посмотрел на Бориса.

— Твое испытание началось. Сейчас не время колебаться. Сейчас не время обманывать себя в том, что вы можете избежать того, что с вами может случиться, ведя переговоры с этим человеком.

Желудок Бориса сжался. Никольский уже во второй раз употребил слово «испытание».

— Послушайте, — сказал Борис, чувствуя, как его страх и разочарование превращаются в смутное нетерпение, — я не хочу, чтобы кто-то умер, но… вы говорите, «не совершайте ошибку», думая, что я могу вести переговоры с этим человеком. Ладно, ну, это не оставляет мне выбора.

Никольский развалился в кресле, но по мере того, как Борис говорил, он постепенно выпрямлялся и подвигался вперед, и Смирин видел, как что-то произошло в его лице, что-то неуловимое, но безошибочно выдававшее его хладнокровие.

— Вопрос в том, — сказал Сергей, — стоит ли вам идти в ФСБ и рисковать тем, что Рубен узнает о вашем поступке. — Он помолчал. — Говорю вам, он узнает. Невозможно, чтобы он этого не узнал. Вы должны спросить себя: сколько людей я готов позволить ему убить, прежде чем принять это?