Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI - [38]

Возможно, так бы оно все и произошло, но в дело вмешался случай, причем весьма банальный — предательство. Бдительный слуга при уборке кабинета графа Кавиньяка нашел нарисованный его рукой план внутренних покоев короля с некоторыми весьма красноречивыми пометками, не оставляющими сомнения, для каких коварных целей этот план составлен. Испуганный, он отчего-то не стал передавать найденные бумаги Видоку, на службе у которого состоял, а добился встречи с кардиналом Ришелье.

На следующее утро бумаги лежали перед королем. Ознакомившись с ними, Луи XVI покачал головой и сделал красноречивый жест.

Участь графа Кавиньяка и его соучастников была решена. Разумеется, подлинные планы заговорщиков решили не обнародовать, чтобы не подталкивать к тому же иных недовольных. Официально заговорщики были обвинены в государственной измене и в попытке войти в сношения с представителями Испании, связях с нечистой силой, идолопоклонничестве (на том основании, что в кабинете Кавиньяка был обнаружен небольшой бронзовый бюст Гитлера и фотография, на которой фюрер был в окружении Гесса, Гиммлера и Геринга).

Король лично пытал престарелого графа, дабы выведать у него имена всех участников заговора и вырвать с корнями сорную траву, выросшую в замках.

— Да какой вы к черту король? — прошепелявил разбитыми губами старый граф. — Вы мясник, Таудлиц! Так и в гестапо никогда не били! Вы отбили мне все внутренности!

— Покойнику они ни к чему, — сказал король, смывая кровь с мосластых кулаков. — И благодарите, что я не отдал вас герцогу де Рогану, он в этих делах куда изощренней меня!

В связи с обвинением заговорщиков в идолопоклонничестве их предали церковному суду. Заговорщикам от этого легче не стало, всех их приговорили к сожжению на костре.

Казнь была организована на редкость бездарно. Влажные дрова никак не хотели разгораться, над площадью Монфокон низко стелился черный дым, в довершение ко всем несчастьям, когда нижние слои поленьев уже занялись, графу Кавиньяку удалось освободить руку и избавиться от кляпа.

Проклятия, которыми он сыпал, произвели крайне неблагоприятное впечатление на толпу, а оскорбления, которыми он осыпал венценосного палача, невозможно было прервать из-за жара, вставшего стеной перед тюремщиками.

Именно после этого покушения Луи XVI заговорил о наследнике.

— Возраст, — вздохнул он однажды вечером, когда они с кардиналом сидели на оплетенной виноградом террасе замка и за шахматной доской неторопливо пили превосходный арманьяк. Луи XVI считал, что игра в шахматы очень достойное для дворян занятие. В джунглях за крепостными стенами щебетали птицы, слышались пронзительные вопли обезьян и жужжание насекомых, заглядывающих в разноцветные чаши распускающихся орхидей. В темнеющем небе молочно светился месяц.

— Сир, — осторожно возразил кардинал Ришелье. — Вы еще всех нас переживете!

— Трону нужен наследник, — сказал король.

— Назначьте преемника, — живо отозвался кардинал.

— Власть должна быть наследственной, — не согласился король. — Преемник — это всегда второе лицо, которое стремится быть первым. Мне надоели заговоры, я хочу жить, не ожидая удара в спину. Нужен полноценный наследник. Такой, чтобы король мог довериться ему. Вы меня понимаете?

— Детей у вас нет, — осторожно сказал кардинал.

— Нет, — согласился король и, заложив руки за спину, прошелся по террасе. — Но там у меня есть племянник.

ПАРИЗИЯ, СУДЬБОНОСНОЕ РЕШЕНИЕ, 11 сентября 1952 года

Стрекотал проекционный фонарь.

Пленка была старой и исцарапанной, но двигающиеся фигуры, изображенные на целлулоиде, были хорошо различимы, пусть даже казались серыми и выцветшими. На маленьком экране священнодействовал небольшой темноволосый человечек с покатым лбом и щепотью усов под крупным носом. В полувоенной форме он шел вдоль строя подростков, одетых в военную форму, время от времени протягивая руку следующему за ним офицеру. Получив награду, он вешал ее на грудь подростку, ласково трепал его щеку и переходил к следующему в шеренге.

Зрителей, наблюдавших за действом на экране, в маленьком тесном зале было двое — высокий плечистый мужчина с грубоватым лицом, которое никак не украшал шрам на левой щеке, и маленький тщедушный человечек в темном одеянии. С лица последнего не сходила подобострастная улыбка, придававшая бледному лицу человечка виноватое и просительное выражение. Даже гадать не стоило, кто из них от кого зависел.

Комментатор говорил на иностранном языке, но дело было не в словах, что он произносил. Впрочем, язык комментатора был понятен обоим присутствующим, более того, они говорили именно на этом языке, но признаваться в том никто из них не желал.

— Стоп! — звучно произнесли в полутьме.

Изображение застыло. На экране темноволосый человечек в полувоенной форме склонился к бледному, но восторженному подростку лет тринадцати-четырнадцати. Каска подростку была велика, да и длинные узкие погоны на френче висели обломанными крыльями, но паренек старательно прикидывался бывалым воином, большими восторженными глазами наблюдая, как человечек прикрепляет к его груди Железный крест.

— Таким он был в сорок пятом, герцог, — сказал высокий рослый мужчина, облаченный в алую мантию, отороченную белоснежным мехом.