Играющая в го - [41]

Чен живет в Новой Столице. Он заявляет, что они с Лу — лучшие друзья. Именно он представил Лу императору. Послушать Чена — так он самая могущественная особа в Маньчжурии.

Я завидую беззаботности этого сына министра, довольного собой и собственным существованием. Прошлое возвращается ко мне по крупицам. Это было сто лет назад. Жизнь была прекрасна. Мы с кузеном были очень похожи на Чена. Считали себя лучшими игроками в мире. Моя сестра была еще не замужем. Обе мы были девственницами. Она прерывала наши с кузеном партии, принося чай и пирожные. Сумерки неторопливо раскидывали по небу алые сети. Мне было неведомо предательство.

В тот же день Чен уезжает в Новую Столицу, оставив мне надушенную карточку с новым адресом кузена Лу, и обещает вскоре вернуться и вызвать меня на поединок в го.

Я возвращаюсь на свое место. За столом никого нет, мой противник ушел, не оставив даже короткой записки. Я так устала, что у меня нет сил даже рассердиться. На этой земле люди приходят и уходят. Каждому свой час.

Я собираю камни. На западе солнце никак не покинет небосвод. Облака напоминают торопливый росчерк пера. Кто расшифрует это предсказание моей судьбы?

Я зажимаю черный камень между пальцами. Его гладкая поверхность отражает свет дня. Во мне живет зависть к его бесчувственному сердцу и ледяной чистоте.

Кузен Лу утешился новой любовью, и я рада, что он так быстро вновь обрел радость жизни. Незнакомец ушел, не доиграв партию. Го для него — не более чем забава. Мужчины не живут страстями. Они легко преодолевают сердечные переживания. Минь преподал мне хороший урок. Смысл их существования заключается в чем-то ином.

Мой рикша резко останавливается. Посреди улицы стоит человек. Он кланяется мне до земли. Незнакомец просит извинить его и умоляет продолжить игру завтра после полудня. Я слегка киваю и приказываю вознице ехать дальше.

Я должна оставить его там. На его собственном пути.

74

«В этом мире мы шагаем по крыше ада и созерцаем цветы».[28]

Только созерцание красоты способно отвлечь солдата от страстного желания исполнить свое предназначение. Цветам же безразличны чувства восторженных почитателей. Они расцветают на краткий миг, чтобы умереть.

Последние новости принесли в казарму лихорадочное возбуждение. Нанеся китайской армии несколько чувствительных поражений подряд, наши дивизии подошли к предместьям Пекина.

Попавшая в отчаянное положение армия Сун Чжэюаня и Чжан Цзычжуна боится Чан Кайши больше, чем японцев. Опасаясь, что его войска придут на север и захватят их земли, генералы отвергают помощь китайцев и хотят начать мирные переговоры.

В ресторане Хидори атмосфера накаляется с каждой минутой. Наиболее воинственные офицеры требуют взятия Пекина, осторожные опасаются вмешательства Советского Союза и заявляют, что главное сейчас — усилить японское присутствие в Маньчжурии.

Сегодня я не был у Орхидеи. Тело мое свежо и упруго, ум работает ясно и четко. Я не участвую в жарком споре и безуспешно пытаюсь помешать товарищам перейти к выяснению отношений на кулаках.

Споры продолжаются до поздней ночи. Несколько пылких лейтенантов обнажают грудь и клянутся покончить с собой, если императорская армия заключит мир с Пекином.

Эти слова еще больше подогревают страсти.

Я незаметно выскальзываю из казармы. В центре плаца ветер доносит до меня нежный аромат ночных цветов. Я взволнован и горд своей принадлежностью к поколению бескорыстных борцов за благородное дело. В нас и через нас возрождается самурайский дух, погубленный современной жизнью. Мы переживаем период неопределенности. Мы отчаянно жаждем увидеть завтрашнее величие нашей родины, зная, что нам не суждено его дождаться.

Тишину разрывает горестная жалоба, до моих ушей доносится ломкий голос флейты. Я видел сакухаши в комнате капитана Накамуры. Неужели это он терзает в хмельном унынии свой инструмент?

С каждой нотой мелодия звучит на тон ниже и наконец становится почти неслышимой. Неожиданно небеса разрывает пронзительный вздох.

Музыка проникает ко мне в душу, как луч луны, упавший на темную гладь океана. Сегодня я жив — завтра погибну в бою. Моя сиюминутная радость сильнее вечного счастья.

Флейта издает последнюю, нескончаемую ноту и затихает. Вокруг шелестит листва. Я замечаю на дереве цикаду. Ее латы раздвинулись, и в широкой щели показалось полупрозрачное тело. Новая жизнь содрогается, разворачивается, потягивается, извивается и раскачивается. Дождавшись, когда она сбросит старую оболочку, я подставляю ей палец. В лунном свете влажная цикада напоминает фигурку, вырезанную из нефрита искусным ремесленником. Ее крылья вытягиваются над шелковистым тельцем, как две капли росы, готовые упасть с цветка на траву. Я дотрагиваюсь до брюшка насекомого, и оно начинает стремительно терять прозрачность. Излившись чернильной жидкостью, тело цикады опадает. Одно из крыльев, набухнув, взрывается, растекаясь черными слезами.

Я думаю о китаянке, о Китае, который нам придется разрушить.

75

— Вот настой, — говорит Хун, доставая из портфеля завернутый в плотную ткань чайник. — Я захватила для тебя вату, кровотечение может быть очень обильным. Спрячь все это. Говоришь, отвар сильно пахнет? Мне пришлось пригрозить старухе самоубийством, чтобы она согласилась заварить травы у себя дома. Прими перед сном, потом ложись и жди. Положено пить лекарство горячим, но оно подействует и в холодном виде, только на вкус будет еще более горьким. Я ухожу, иначе твои родители могут что-нибудь заподозрить. Мужайся! Завтра утром ты избавишься от своего несчастья!