Играющая в го - [14]

Я подхожу.

— Хочешь сакэ? — спрашивает Цзин.

— Спасибо, нет, терпеть его не могу.

Он делает знак официанту, и тот начинает расставлять на столике с десяток разных блюд.

Вооружившись палочками, Цзин кладет мне несколько ломтиков прозрачного мяса.

— Попробуй, — предлагает он. — Это медвежья лапа.

Излюбленный деликатес маньчжурских аристократов кажется мне скользким и совершенно безвкусным.

— А вот это, — продолжает угощать Цзин, — верблюжья нога, ее пять лет мариновали в вине. Может, съешь кусочек рыбы? Она называется черный дракон и водится только в Амуре.

Есть мне совершенно не хочется, и я спрашиваю, приглашен ли Минь.

— Нет, — коротко отвечает он.

Чтобы скрыть разочарование, я говорю, что пришла сюда с сестрой и даже не знаю в лицо нашего хозяина — нового мэра.

Цзин показывает пальцем на низенького толстяка лет пятидесяти в парчовом халате.

— Откуда ты его знаешь?

— Это мой отец.

— Твой отец!

— Удивительно, не правда ли? — подтверждает Цзин с холодным смешком. — До восстания мятежников он был советником прежнего мэра. Смерть одних как нельзя лучше устраивает судьбу других. Мой отец и в аду сумеет добиться повышения по службе!

Я смущена его признанием и не знаю, как поделикатнее ускользнуть.

— А вон там одна из моих сводных мамаш. — Цзин кивает на женщину, переходящую от одного гостя к другому с легкостью бабочки, порхающей с цветка на цветок. Она слишком сильно накрашена, на ней подбитый мехом халат с роскошной вышивкой и головной убор в форме веера с украшениями из жемчуга, кораллов и шелковых цветов — истинная антикварная редкость.

— Прежде чем стать наложницей отца, она была шлюхой, — невозмутимо сообщает мне Цзин, — а теперь спит с японским полковником. Знаешь, почему она вырядилась, как фрейлина императорского двора? Мерзавка всегда утверждала, что родилась в обедневшей семье желтого знамени…[13] А вот и моя мать. Как только она терпит эту подстилку под своей крышей?

Проследив за взглядом Цзина, я вижу неприметную немолодую женщину.

За ее спиной внезапно обнаруживается мой шурин — он одет с крикливой элегантностью, волосы у него напомажены. Я спрашиваю Цзина, знает ли он этого человека.

— Он — твой родственник? Этот доносчик?

— Почему ты называешь его доносчиком? Муж моей сестры — известный журналист.

Цзин не отвечает. Он наливает себе бокал вина и залпом осушает его.

Друг Миня внушает мне странную смесь отвращения и восторга. В полной растерянности я покидаю его и от волнения не могу найти столик, за которым сидит сестра.

30

Мои товарищи решили, что я питаю романтическую страсть к ученице гейши, и начали приглашать ее на наши пирушки так часто, как только могли. Я всякий раз краснел при ее появлении. Меня раздражали многозначительные взгляды и смешки друзей, и все же я был счастлив и, пожалуй, даже горд.

Огненная Искорка была очень застенчива и поначалу покидала нас сразу после исполнения песни. Со временем она привыкла к нашему обществу, соглашалась быть хозяйкой за столом и даже пила вино. У нее были прелестные крошечные ручки с ногтями, подобными старинным жемчужинам. Когда она подносила стакан к губам, рукав кимоно соскальзывал к локтю, обнажая белое, как сверкающий снег, запястье. Неужели ее обнаженное тело будет похоже на заснеженное поле?

Мое жалованье было тогда столь ничтожно, что его хватало разве что на несколько жалких застолий, содержать гейшу мне было не по карману. С течением дней мой пыл остыл, страсти улеглись. Армейская жизнь слишком сурова, и мне нужны были доступные женщины.

Политическая ситуация в тот год напоминала затянутое тучами небо. Мы мечтали о буре, жаждали снова увидеть солнце. Мы были солдатами, которым не пристало ни отступать, ни прятаться. Несколько лейтенантов[14] избрали жертвенный путь. Множились покушения. Молодые убийцы сдались властям, чтобы доказать чистоту своих намерений. Увы — ни террор, ни добровольная мученическая смерть ничего не изменили, министры по-прежнему бездействовали. Они слишком боялись, что вернутся времена Камакуры,[15] и думали лишь о том, как отстранить военных от власти.

Близился час жертвоприношения. Чтобы завоевать мир, следовало перейти мост, возведенный из нашей крови и плоти. Вновь вошло в моду сеппуку.[16] Чтобы совершить это благородное самоубийство, необходима долгая работа души и разума, так что я очень скоро отвлекся от мыслей об ученице гейши.

Однажды, весенним днем, я получил загадочную записку: каллиграфический почерк выдавал образованность автора. Неизвестная женщина просила меня встретиться с ней в чайном домике на Ивовом мосту. Я был заинтригован и отправился на свидание. Наступала ночь. Вдалеке слышалась музыка, кто-то смеялся, по шуршанию шелка я угадал за дверью присутствие гейш. Перегородки раздвинулись: мне кланялась незнакомая сорокалетняя женщина в шелковом серо-розовом кимоно, надетом поверх оливково-зеленого. На рукаве было выткано цветущее вишневое дерево.

Она представилась матерью Огненной Искорки и весьма учтиво поприветствовала меня.

Мне говорили, что эта женщина — бывшая гейша — владеет большим и богатым чайным домом. Она сказала, что когда-то знала моего отца, и я подумал, не та ли она женщина, которой был увлечен мой досточтимый Батюшка.