«Играю словом…» - [3]

Немного тоски, чуточку грусти,

Любви с Луной, вздохами, скамейками.

Достаю капитал из своей груди.

Двери менял замками увешаны.

Щель замка — две копейки — входи.

Окна сияют медью двухкопеечной.

Режут сердца. Руки в крови.

Нет, не берём то, что навеки.

Не разменять мне по две копейки

Чистый самородок моей любви.

Ноги чугуном. Жутко и страшно.

Некуда прислониться.

Осторожно — окрашено,

На каждом заборе тетрадной страницей.

Лечь. Забыть день вчерашний.

Красная скамейка в аллее.

На скамейке белеет: —

Окрашено…

Ночь спускается. Фонари — медяками.

Словно только откованы.

Дома мигают дверными глазками,

Луна — двухкопеечником — новая.

Как грешник, молюсь на светлый лик.

Слипаются веки. Поздно.

В канаву лечь. Уснуть под звёздами,

Сияющими, как глаза твои.

«Свои стихи пишу тебе одной…»

Свои стихи пишу тебе одной,

И каждый день от счастья просыпаюсь,

Что в этом мире ты живешь со мной,

Загадочно и нежно улыбаясь.

Движенье

Движенье глаз навстречу человеку,

Движенье рук, движенье губ, сердец.

Я прихожу к тебе, как будто в реку

Ручей впадает россыпью колец.

Движенье глаз: — Ну, здравствуй, дорогая.

К тебе пришел я: — Ты меня ждала?

Движенье рук — тебя я обнимаю,

Давай присядем рядом у стола.

Движенье губ — и крепким поцелуем

В движение приводим в сердце кровь.

Движением сердец ознаменуем

Движением начатую любовь.

Пускай я ухожу, но век от веку

Останется с тобою, наконец

Движенье глаз навстречу человеку,

Движенье рук, движенье губ, сердец.

«Ты раскрыла вдруг дверь и вошла…»

Ты раскрыла вдруг дверь и вошла.

Легкий ветер окно распахнул,

И взлетели, сплетясь, занавески.

Завет

Тень ёжится у ног

И тычется мне в пятки,

Как маленький щенок

Под брюхо своей матки.

Грех искупить большой,

Дать грешникам отсрочку,

Я снова в мир пришёл

От Девы Непорочной.

Придя вторично к вам,

Я, на исходе суток,

Являюсь рыбакам,

Ворам и проституткам.

Ждать на осле езду

Вам стыдно. В век прогресса,

Я в город ваш войду

На белом «Мерседесе».

И так же, не признав,

Распнут меня без правил.

Зачем, опять, меня,

Ты, мой Отец, оставил?

Безвинно пострадал.

Болит под сердцем рана.

Другие города

Мне прокричат: «Осанна»!

Но, как в блаженном сне,

Прекрасна и невинна,

Омоет ноги мне

Мария Магдалина.

Пусть мой приход в веках

Сотрёт людская память,

На ваших языках

Любовь я буду славить.

След на земле простыл,

Небо — моя обитель.

Вы говорите: «Был…»,

Я говорю: «Любите…»!

Зверь

Я жил в лесу, как дикий зверь,

Под шум дождя и ветра вой.

В людском жилье к порогу, в дверь,

Лежал, уткнувшись головой.

А люди приходили в лес.

Я вскакивал навстречу им;

С оглядкой полз наперерез,

Пугаясь голосам чужим.

Меня пытались приручить

И в клетке комнатной держать;

Ласкать, и глупостям учить,

И сладко пить, и сытно жрать.

Но дикий нрав держал меня

Вдали от сытного жилья.

Ночами вскакивал, дрожа,

Почувствовав, что в клетке я.

Но вдруг пришла меж них одна…

В тот мир, где жил я, затаясь,

С улыбкой вторгнулась она,

С каким — то странным блеском глаз.

Ей нравился мой дикий вид,

Блеск ярких глаз моих в ночи,

Когда луна, дрожа, блестит

В плесах озёр, в стволах осин.

Мы игры затевали с ней,

И пляски в солнечном огне

Любили мы среди полей.

И в клетку захотелось мне.

И я приполз к ней, весь дрожа.

Мой вид был жалок и смешон.

Я выл под дверью, чуть дыша,

Она меня прогнала вон.

Добрёл до первых я берёз,

Упал под сенью их ветвей.

Луна, свидетельница грёз,

Взошла над зеленью полей.

Поднявшись, выл я на луну,

И понял вдруг, что я ручной.

Я знал из всех людей одну,

Я диким буду ей одной.

Наутро вновь она пришла.

Я гордо вынес встречу с ней.

Она не знала, что была

Свидетель гибели моей.

Оскалив зубы, как всегда,

Рыча, я бросился за ней.

Но мир бы отдал я тогда

За ласку, за тепло речей.

— Люблю тебя, мой дикий зверь, —

Она воскликнула, смеясь.

С восторгом понял я теперь,

Как жалок был я, притворясь,

Я следовать за ней готов,

И на глаза не попадусь.

Но с первым звуком нежных слов,

Как тень пред нею я явлюсь.

«И вязнет мысль, и голос будто скован…»

И вязнет мысль, и голос будто скован.

Я все же до конца не расколдован.

Ты знаешь, как меня расколдовать —

Мне нужно всю, всю-всю тебя узнать.

Зимняя охота

Рассвет тенями заострил сугробы,

Позолотил жемчужной тканью воздух,

Прокрался в осторожные чащобы,

Тетеревов развесил на берёзах.

В окно: — «Пора» — стучит сосед охотник.

И, ружья за плечо, стволами вниз,

Идём мы с ним читать немые строки,

Лесным зверьём исписанных страниц.

Собаки рвутся. В бой идти готов

Храпит Индус, Пират хватает пастью.

Срывая петли заячьих следов,

Уходят вдаль, в стремительном полазе.

Недвижны сосен стройные колонны,

Недвижен воздух. Тихо и морозно.

На ветке ели, дочерна зелёной,

Повисло солнце шариком мимозы.

Лесная тишь взорвалась вдруг октавой

Собачьих голосов. Колоколами

Залились гончие, и эхо величаво

Заколоколило сосновыми стволами.

Вдали стихают гона погремушки,

Срываются на сметках, снова. Вдруг,

По просеке, среди кустов опушки,

Мелькает заяц, замыкая круг.

Ружьё к плечу. Стремительный дуплет.

Расколотый, смолк колокольчик гона.

По снегу кровь — багряных роз букет,

И тишина в ушах протяжным звоном.

Редеет медленно короткий день.

Устали гончие. Охотники устали.

Перемахнув поваленный плетень,

Ушёл последний заяц. В воду канул…

Оттянутые плечи чуть горят,

Лицо обветрено морозной вьюгой.