Игра в Тарот - [12]

Он попросил узнать на какое число можно записаться. Оказалось не раньше чем через два месяца. Это никак не могло его устроить, и он вежливо попросил сделать для себя исключение. Ему опять отказали. Он попросил ещё раз, заметив, что деятелям такого ранга, вообще то, отказывать опасно. Ему отказали опять. Это уже было совсем не правильно. Он повысил тон. Ему сказали, что не надо скандалить. Это уже выходило за всякие рамки приличия! Он начал прессинговать. Ему твёрдо ответили, что ничего нельзя сделать, а если он и дальше будет скандалить, то его удалят при помощи охраны. Что заняты все специалисты, и даже нет свободных комнат. Нет, он не сорвался, нет, он не кричал, что охранники ничтожества, что они не знают кто он такой. Что он этот салон вообще прикроет. Что ему надо именно сейчас, и именно к госпоже Заре. Ведь он же респектабельный джентльмен. Можно сказать образец достоинства и порядочности! Он просто попытался им всем внятно и в доступной для них форме объяснить, что нельзя отказывать таким как он. Ну, просто нельзя! Такие законы в этом мире!

Охрана оставалась непреклонной. Его заверили, что они прекрасно представляют, с кем имеют дело. После чего подошли ещё несколько «шкафов», его аккуратно взяли, подняли и… вынесли на улицу.

Его! Анатолия Борисовича! Самого!

Нет, это было просто не мыслимо! Рыжий Толик испытал, пожалуй, большее потрясение, чем когда, сегодня утром, войдя в свой кабинет, увидел развалившемся на его рабочем месте Пал Палыча. Определённо, что-то случилось сегодня с мирозданием. Вселенная явно стремительно разрушалась и катилась к хаосу.

Наверное, это его и добило бы окончательно, навсегда избавив от дальнейших мучений, если бы не Пал Палыч. Водитель, увидев шефа в таком состоянии, сразу ему позвонил. Скоро, заложив невероятный вираж перед превратившимся в красный раскалённый столб Рыжим Толиком, тормознул гэленваген.

— Ну что, опять краснеешь, девочка. Ну, ни на минуту тебя оставить нельзя. Я что, не имею право на отдых? Да меня Кеша с Муцуомовной ждут давно, а я тут твои дурацкие проблемы решаю. Имею я, или нет право на досуг? — сплюнул Пал Палыч и направился к входу в заведение.

Там он устроил такую конкретную распальцовку, что побелевшие, дрожащие и как-то пригнувшиеся охранники, почти на четвереньках, гурьбой вывалились из салона, и бросились, спотыкаясь и падая, наверное, от волнения, к Толику. Подняв его на руки, под строгим присмотром Пал Палыча, они аккуратно внесли его, в заведение и поместили в эту комнату. Единственную свободную, на тот момент.

Свеча уже почти догорела.

И без того уже взмокшего и дрожащего Толика, буквально сводила с ума мысль о том, что же будет с ним, когда она погаснет совсем. Конечно, надо было встать и уйти, но он как зачарованный смотрел на огонь свечи, прижавшись к краю стола, весь как бы уже лежа на нём, неосознанно тянясь к умирающему источнику света, словно этот едва дёргающийся огонёк было последнее, что связывало его с жизнью.

Он уже впал в какое-то вязкое полуобморочное состояние липкого, парализовавшего всего его, ужаса. Он уже не понимал, спит он ли, бодрствует ли. Он уже ни о чём не думал. Всего его заполнил леденящий страх остаться в темноте. Как зачарованный он смотрел на гаснущую свечу, понимая, что когда она погаснет, то окружившая его со всех сторон тьма навсегда поглотит его. Он словно чувствовал, как за сжимающимся кругом света, собираются, чтобы разом набросятся на него, истомлённые и распалённые долгим ожиданием, чудовища. Он буквально физически чувствовал, как они сопят и ворочаются, с нетерпением ожидая только одного, когда погаснет свеча.

Не в силах сбросить с себя этот морок, он лишь смотрел зачарованно и дрожа от страха на еле пляшущий догорающий огонёк пламени над лужицей растопленного воска.

Огонёк, судорожно дёрнувшись, и вспыхнув последний раз особенно ярко, погас. Тьма обрушилась на Толика. Он, что есть силы, зажмурил глаза, и из него, выворачивая и забирая вместе с собой всё его существо, вырвался крик. Он орал и орал. Он весь превратился в этот безумный крик. Словно он пытался стать звуком, только этим неистовым звуком, и таким образом вырваться из этого, обступившего его со всех сторон, кошмара.

Он не помнил, сколько времени это длилось. Постепенно он стал уставать. Силы орать скоро полностью иссякли. Медленно к нему стали возвращаться чувства и ощущения. Судя по ним, он ещё был живой. Вроде ничего не болело. Только ясно чувствовался озноб. Толик сжался, замер и осторожно прислушался, по-прежнему не открывая глаза. Было слышно его неровное дыхание, стук зубов, шум в ушах, и как бешено колотится его сердце. Кроме того, он явственно ощущал какое-то тепло перед своим лицом. Наконец Толик решился открыть глаза. И тот час же его ослепил свет. И снова безжалостной волной на него обрушился непереносимой ужас, сжигая безумной болью его сознание. Потрясённый этим ударом, Толик вновь резко зажмурился и заорал. Когда он опустошил всего себя этим криком, у него, после, непонятно сколько длившегося, периода полного чувственного небытия, поначалу неуверенно и мучительно долго стал разгораться слабый огонёк сознания. Постепенно сквозь хаос вновь возникших чувственных ощущений стали пробиваться первые беспорядочные и путаные мысли. Когда они приняли некоторое подобие стройности и системы, он понял: