Игра в «Мурку» - [7]

Стоит ли верить Теодору на слово? Не знаем.

СЕРЕГА

Появление Сереги в салоне дома Теодора и Баронессы сопровождал странный запах. Странный для кого угодно, но только не для Теодора, который, вместо того чтобы приветствовать гостя, пулей вылетел за входную дверь. Ему даже не потребовалось спускаться по лестнице — прямо перед ней на тротуаре он увидел примерно то, что и ожидал увидеть, а именно: там красовался рельефный отпечаток Серегиного каблука на куче свежего собачьего дерьма, словно печать КГБ на дымящемся еще сургуче.

Пока Баронесса мокрой шваброй проходилась по полу, вся остальная компания занималась Серегой у входа в дом. Серега по совету Аркадия вращал каблуком в красной земле, именуемой «хамра», по совету более изощренного Бориса — в палых листьях кустов фикуса, которые были кустами в момент посадки, а теперь разрослись так, что кажется, в какой-нибудь ветреный день раскроют дверь в спальню и выволокут оттуда Теодора в одних трусах прямо на улицу. Аталия принесла Сереге спичку, чтобы он мог почистить особо укромные бороздки на каблуке, а Виктор вылил в «хамру» кружку воды из-под крана, и Серега повращал каблуком в луже. Теперь «хамру» в каблуке уже было не отличить от собачьего дерьма, и Баронесса принесла Сереге Теодоровы пластмассовые тапочки, которые сам Теодор обычно брал с собой в бассейн, где он проплывал первые двадцать пять метров кролем, а потом еще сколько-нибудь (пока не устанут руки) и уже без всякого стиля.

Серегины туфли по общему согласию остались на улице, на садовой пластмассовой табуретке, которую Борис передвинул глубже под балкон, чтобы над Серегиными туфлями не могли устроиться голуби. Во время всей этой суеты Теодор стоял на напоминающей трибуну площадке, которая была на самом деле бетонной крышей автомобильной стоянки. Оттуда он озирал улицу, тщетно надеясь угадать, кто в очередной раз оставил ему этот собачий привет. Ни разу не удалось Теодору застукать ни одну собаку, чтобы выяснить, чья она. Теодор из-за этого смотрел на соседей с подозрением и ругал побочные следствия сионизма: ведь тот же сосед, если поедет, например, в Вену, ни за что не позволит своей собаке гадить на улицах. А вернется домой, глотнет свободы и передаст это чувство своей собаке: гадь, собачка, перед Теодоровой лестницей — мы дома.

В конце эпопеи с собачьим дерьмом усадили Серегу на пуфике у стеклянного столика, а остальная компания расположилась на диване напротив. Настроение у всех было радостно-торжественное: ведь не каждый день, в самом деле, сидит у вас в салоне агент российской спецслужбы в ваших домашних тапочках.

— Поселочек у вас — ничего, а вот синагога на входе — э…э…э… — протянул Серега с интонацией насмешливого разочарования и ничуть не смущаясь первой встречей со своей резидентурой, — без этих… — затруднился он на секунду определить свои архитектурные претензии к караванчику, служащему святилищем в местах, где учрежден Кнессет Зеленого Дивана.

— Без пилястров, контрфорсов, куполов, золотой шестиконечной звезды на фоне высокого неба, — пришел ему на помощь Борис.

— Ну да, — подтвердил разведчик.

— Понимаешь, Серега, — начал Борис очень серьезно, — мы ведь издавна с Богом накоротке. Мы, выходя из туалета, омываем руки и благодарим Всевышнего за удачное облегчение или жалуемся на все, что показалось нам не так — то ли стул слишком жидкий, то ли моча концентрированная. И нечего тут стесняться, ибо такими Он нас создал: с жидким стулом и концентрированной мочой.

Серега этим высказыванием несколько смутился, и Баронесса посоветовала Сереге не принимать речи Бориса слишком уж всерьез. У него, у Сереги, будет еще немало случаев убедиться в справедливости ее слов, добавила она.

Целью разговора с Серегой было, конечно, почувствовать и прощупать его, результатом же было то, что, хотя Серега оказался немногословен, Шпион-Воен-Совет скорее из-за его молчания и отсутствия в нем и тени скованности проникся доверием и симпатией к русскому шпиону, который с самого начала, казалось, чувствовал себя здесь как дома. Ощущение это усиливалось еще и тем, что из всех присутствующих он один восседал в домашних тапочках. Только однажды вышла неловкость, когда в дело вмешалась Аталия. Не было ли у Сереги в детстве сексуальной тяги к матери или к старшей сестре, поинтересовалась она. Серега перестал болтать тапочкой и обиженно обвел глазами присутствующих, как будто прося у них заступничества.

— Он же русский разведчик, а не американский шпион, — зашикали все на Аталию. — При чем здесь Фрейд? Он воспитан на Марксе, Ленине и Дзержинском.

Теодор привел историческую справку: Женни жаловалась на откровенную сексуальную грубость Маркса, Инесса Арманд и Надежда Крупская на Ленина не жаловались, но и друг с другом не встречались, чтобы обсудить детали, значит, ничего особенного там не происходило. Дзержинский к какой-то даме ездил во Францию, будто он романтический поэт, а не первый и главный чекист.

Серега, почувствовав поддержку, сразу успокоился и даже миролюбиво взглянул на Аталию, а она ему подмигнула.

Сначала задумались, какую информацию собирать для Сереги, но, в конце концов, решили, что вся эта игра в шпионаж выглядит нелепо и по-детски, просто пусть доложит Серега в Центр, что шпионская сеть есть, а шпионить пока не за чем. Главное, что Сереге, понятное дело, нужно быть поближе к своей сети, поэтому он должен немедленно переселиться из Димоны в Шхунат-Бавли в Тель-Авиве. А оттуда, если что, — в Нетанию рукой подать (двадцать минут на автомобиле без пробок). А шпионские сети ведь иногда специально бывают замороженными на долгий период. Серега согласился. Руководимая им замороженная шпионская сеть в Тель-Авиве! Такой славной работенки у него еще не было! Настоящая синекура! И всего-то нужно пока от Москвы — ни явочные квартиры организовывать, ни каналы передачи информации налаживать, ничего. Только передать с попутным самолетом досье Теодора.