Игра в «Мурку» - [66]

Теодор прокомментировал высказывания Бориса, отметив, что Борис априори необъективен в отношении Пастернака. Тут, возможно, есть некоторая аналогия с негативным отношением Набокова к Достоевскому, книгу которого он мог порвать на глазах у студенческой аудитории. Ведь Набоков — это другой путь для его страны, России (у меня вообще нелады с верой, но я надеюсь, добавил Теодор, что раз был возможен Набоков в России, значит, возможна и набоковская Россия), а Борис, он — антипод Пастернака. Я не отрицаю универсализма или перемены отечества или даже полного отказа от него, прибавил Теодор, но мне кажется, что специфически для евреев это губительно, как водка для эскимосов.

Серега в ответном письме ласково обозвал и Теодора, и Бориса узколобыми еврейскими националистами и отмел посягательства Бориса на русского поэта Пастернака (к тому же христианского, шутя, уколол он их). Борис, добавил Серега, — вообще исчадие ада, живая иллюстрация термина «жестоковыйный народ». Разве можно, подобно итальянской мафии, вершить суд над своим великим соплеменником с помощью бейсбольной биты, спрашивал он, очень стараясь, однако, чтобы тон его ответа был юмористическим.

Не пришлют ли Теодор с Борисом собственные отзывы на роман, с упором на сионистскую точку зрения, спросил Серега в письме.

Нет, отвечал Теодор вполне серьезно, ему не хочется подставляться, касаться русских святынь. Сереге ли не знать, как накачиваются в России святыни: медленно, кропотливо, талантливо, как заглатывает крысу питон. Концлагеря святости. Но это дело самих русских. Время ограждать лагеря, и время сматывать колючую проволоку. Не хочу участвовать в этом ни положительным, ни отрицательным образом. Кроме того, у меня нет склонности к литературоведению, сообщал Теодор, хотя вообще-то литературоведение — это чисто еврейское изобретение, если не сказать болезнь: почти две тысячи лет комментариев к Священному Писанию силами едва ли не всей нации, и уж точно — образованной ее части. Он же, Теодор, совершенно не ощущает потребности в посреднике между собой и чеховскими, например, или набоковскими текстами, за каждой фразой которых, как за свежевымытым стеклом, видна прекрасно и неискаженно каждая мелочь. Комментируя Пастернака, очень легко, заразившись от комментируемых текстов, не то что навести тень на плетень, но даже тень на тень плетня. У него, Теодора, нет желания выставить себя пароходным шулером от литературы, чтобы у читающего порой возникало желание ощупать карман — на месте ли кошелек.

Борис на предложение Сереги коротко заметил, что он уже все сказал. Серега нашел в Интернете текст «Бедной Лизы» Карамзина, прочел его. «Бедная Лиза» Сереге понравилась, она не показалась ему ни сентиментальной, ни наивной, а только очень юной. Он поделился этой мыслью с Теодором, Теодор с ним согласился.

Когда Серега рассказал гостю, отцу барда, о своих еще неокончательных планах отъезда (желание услышать себя обсуждающим эти планы, вдруг понял Серега, и было настоящей причиной приглашения), ему показалось, что один глаз старика (правый) увлажнился, старик слушал молча, внимательно, ничего не говорил. Серегу это смутило, и он сделал вид, что забыл о едва начатой бутылке «Финляндии».

Провожая гостя к двери, Серега даже напустил на себя некоторую суровость, из-за которой старик не стал долго трясти ему руку, а только махнул на прощание ладонью, на которую уже была надета тонкая кожаная перчатка, и исчез в лифте.

Теплым отношениям Сереги со стариком положил конец взрыв на заводе химикалиев в родном городе отца барда в Приуралье. Роясь в русскоязычных сайтах Еврейского Государства, Серега натолкнулся на заметку о четырех евреях, погибших во время взрыва. Заметку с фамилиями погибших он переслал старику. Уже в тот самый момент, когда стрелка мышки вдавила в фальшь-нутро экрана кнопку «Отправить», Серега втянул голову в плечи, осознавая непоправимость вызванной им катастрофы. Он сидел перед экраном, обреченно ожидая, что вот сейчас появится на нем ответ старика: «Там погибли ЛЮДИ!!!» Красным цветом, жирным шрифтом, 28-го кегля. Не меньше трех восклицательных знаков. Какой же интеллигентный русский еврей поставит меньше трех восклицательных знаков в такой ситуации, когда ему явно намекают, что судьба соплеменников для него важнее судеб всего человечества! Один восклицательный знак враскорячку застрял в Серегином мозгу, причиняя ему истинное страдание. Как полагается профессионалу, Серега стал разбирать ситуацию «по косточкам». Как вообще родилась эта чертова корреспонденция в Интернете? — спросил он себя. Сидел, видимо, Интернет-журналист в Ганей-Авиве перед компьютером и узнал о взрыве. Никаких знакомых или родственников в Приуралье у него нет. Но ведь должен же в большом городе в Приуралье быть главный раввин! Не может быть, чтобы в большом городе Приуралья не было раввина, тем более главного. Дальше — дело журналистской техники и связей. Через несколько минут в его распоряжении уже был номер сотового телефона главного раввина. От месячной нормы в сто минут бесплатного разговора с заграницей (недавно предоставленная ему телефонной компанией льгота) осталось еще минут двадцать. И вот, спустя короткое время, в его распоряжении горяченькая новость — фамилии четырех членов еврейской общины, погибших при взрыве. Еще десять минут, и заметка красуется на сайте в Интернете. Сочетание еврейской предприимчивости со всемирным техническим прогрессом! И вот тут он, Серега, услужливым дураком, вклинивается в эту идиллию и оскорбляет человеческие чувства старика. Конечно, старик обидится.