Игра в «Мурку» - [64]

Он получил паспорт и вложил в него русскую банкноту, на достоинство которой не обратил внимания. Лицо милиционера выглядело оскорбленным.

— Извините, я ошибся, — сказал Серега и добавил двадцатидолларовую бумажку, — это ведь не очень злостное правонарушение, и я целиком в нем раскаиваюсь.

— Деньги лучше хранить в бумажнике, из паспорта могут выпасть, — сказал милиционер. Он чуть было не козырнул по привычке, но отдернул руку, глянув на паспорт в Серегиной руке с вложенным в него денежным коктейлем.

Старший сержант продолжил путь с двумя рядовыми милиционерами, которым сказал, отойдя на приличное расстояние от Сереги: «Ну и евреи пошли, вылитый Сергей Есенин с похмелья!»

Серега глядел на паспорт в недоумении, полистал его. Он вспомнил, как подошел к нему после концерта отец барда, пожилой еврей в длинноватом пиджаке и спросил:

— А правду говорят, что евреи там, в Еврейском Государстве, в глубинке, характерами похожи на сибирских мужиков?

Серега вспомнил Димону, Моше, Хаима. Но столько блеска было в глазах старого фантазера, такой надеждой светились они, что Серега подумал и сказал:

— Пожалуй. Есть в этом что-то.

Старик поблагодарил Серегу, отошел от него осторожной походкой, по его фигуре видно было, что, идя, он ведет интенсивный внутренний диалог с самим собой, причем позиции обоих его внутренних спорящих, наседающего и отбивающегося, хранят вежливость в обращении. Серега сочувственно улыбнулся вслед, но старик неожиданно развернулся и опять подошел к Сереге.

— Правда, Саша хорошо поет? — спросил он о сыне. Старик явно хотел спросить что-то другое, но, видимо, в последний момент не решился.

— Конечно! Отлично! — сказал Серега и еще раз улыбнулся, теперь уже обращая улыбку непосредственно старику.

— Никто в России сегодня не умеет петь так, как Саша! — добавил старик.

Теперь, стоя в парке, Серега задумался, глянул еще раз на крылатую стальную лошадь, которая, как показалось ему сейчас, напоролась в неосторожном полете в поисках фуража на вертикали русской жизни. Он подумал о том, как опасно парить над заостренными русскими вертикалями, о том, что такое парение превращается в нервозный подвиг, накладывающий сложный отпечаток на рожденную полетом поэзию. И почудилось Сереге, что сказала ему русская интеллигенция, болезненно поморщившись и кивнув на музей Андрея Дмитриевича: «Среди всего прочего — боролся он и за право евреев на эмиграцию».

На что-то необычное, кажется, решился Серега, спрятал документ в боковой карман, откуда он появился так непредвиденно на обозрение милиционерам и русской интеллигенции, достал сотовый телефон и набрал номер полковника Громочастного.

Трудно сказать, что повлияло на решение Сереги: тоска ли по веселой открытости и врожденному такту африканцев; ностальгия ли по еврейской пустыне, где только купол текстильной фабрики да столбы высоковольтной передачи, где можно плевать, где попало и ногу ставить, куда попало, где до любой шестиконечной звезды рукой подать. А может быть, это была иллюзия, из тех, что посещают порой человеческие души, и вот теперь одна из них нашла пристанище в

Серегиной душе, но…

РОДОСЛОВНАЯ СЕРЕГИ

— Серега подал в отставку и решил уехать в Еврейское Государство на постоянное место жительства, — объявил майору Пронину полковник Громочастный.

— Ну да? — удивился Пронин.

— А я вот нисколько не удивлен, — сказал полковник. — Ты, кстати, родственные связи его перепроверил, копался?

— Все перекопал. Ничего. Как сказал поэт, «если кто и влез ко мне, так и тот татарин».

— Это хорошо, что ты занялся поэтами, Володя, но позволь предположить: ты плохо копал. Я люблю Серегу как родного и хочу, если уж он на такое решился, чтобы не чувствовал там себя бедным родственником. Он — наверняка внук Есенина от какой-то из его еврейских пассий, позже репрессированной. Родитель Сереги поэтому воспитывался в детдоме, фамилию дали директора детдома, детдом дал Серегиному отцу не только фамилию, но и профессию шофера.

— Но Петр Иосифович!

— Это не предположение, майор Пронин, это приказ. А там кто его знает, — продолжил Громочастный, немного понизив голос, отчего майор, как обычно при этом, почувствовал холодок в паху, — будет родной человечек в укромном месте. Жизнь иногда выкидывает такие фортеля, каких ни за что не предвидишь загодя. Ни одни ворота, Володя, не оставляй на запоре. — И дальше полковник добавил уже нечто, чего майору Пронину не захотелось осмысливать: — Вот варим зелье из Чингисхана с Достоевским, а что из этого выйдет? Кто знает? — полковник вздохнул.

«Как сильно поседел босс за последнее время, — подумал Пронин, — а ведь всего на два с половиной года старше. Что делает с людьми большой бизнес!»

Сердце майора стало не просто оттаивать по краям, его будто схватила в свои лапы самая обыкновенная человечья нежность. «Эх, полковник, полковник! Петя Громочастный!» — подумал майор Пронин.

— А не открыть ли нам филиал банка в Тель-Авиве, Серегу директором? — предложил расчувствовавшийся Пронин.

— Пока нет, Володя, пусть трудится пока там, куда самому удастся пристроиться, наработает репутацию честного человека, добывающего хлеб насущный в поте лица. Потом посмотрим.