Игра в «Мурку» - [32]

Или, видно, как уж начал он с болтовни да с пергаментов, наплодил идей и пророчеств, мировых религий и чудных теорий, долженствующих исправить Творение Божье, так и закончит с поднятыми к небесам руками и вопиющими в пустыне устами. Уж не избрал ли тебя и впрямь Всевышний в пример и предостережение другим народам: не суесловьте! не предавайтесь великому соблазну тщеславия! Слышишь ли ты меня, о, мой народ? Не слышит, вещает…

ПУТЕШЕСТВИЕ С АРКАДИЕМ

Отпуская Серегу в путешествие с педантом и сухарем Аркадием, человеком к тому же малоразговорчивым, Теодор строил предположения, что из этого может выйти, но так и остался в недоумении.

Аркадий же решил рассказать Сереге о внутриеврейских национальных и социальных противоречиях. На эту мысль натолкнуло его воспоминание о недавнем заседании Кнессета Зеленого Дивана, посвященном сталинской статье 1913 года «Марксизм и национальный вопрос». (Есть нечто жутковато-заманчивое в том, чтобы касаться щупальцев чужих планов почти столетней давности на твое настоящее и будущее.)

— Эта работа Сталина, — сообщал тогда Теодор о своих впечатлениях от прочитанного, — демонстрирует, что может произойти, если грузинские корешки пересадить в русскую почву и обильно удобрить немецкой философией: сначала на шею накидывается петля определения, а затем веревка подтягивается на перекладине доктрины. Почему-то особенно важно было Сталину доказать, что евреи — не нация. Любопытно, как много у него оказалось единомышленников среди самих евреев, что говорит о том, что немецкая философия на русской почве небезопасна и для еврейского ума. Здесь, в Еврейском Государстве, я отчетливо понял, что склонность к доктринерству в русских евреях — рудимент немецкой философии, а всклокоченность ума — следствие пересадки немецкой философии на русскую почву. Например, скажут новому репатрианту из России: «Савланут» («Потерпи, милок»), «ийе бесэдер» («Будет еще лучше») — не верит, являя тем самым упомянутую всклокоченность ума. А вот сказали иному русскому еврею, что в еврейском языке «л» мягче, чем в русском, он эту доктрину сразу воспримет и станет говорить «савлянут», хотя мне это режет слух, словно ведут серпом по… Например, слово «фишалти» (ну, дал я маху, ну и что?) нужно произносить не «фишалъти» и не «фишальти», а «фишал$ти», где $ — средний знак, означающий здравый смысл и соблюдение пропорций.

Эта статья дала также Теодору с Борисом лишний повод вернуться к их излюбленной параллели. На сей раз они составили краткий письменный меморандум, гласивший: «Для практического осуществления социальных доктрин потребовалось приложить насилие в огромных количествах. И в основание доктрины универсализма и многокультурности также заложен акт изнасилования человеческой природы. И чем сомнительней выглядит хрупкий результат, тем больше истеричной святости требуется для укрепления доктрины и тем больше морального превосходства должно обрушиться на головы ее противников».

Теодор приписал, однако, к меморандуму особое мнение: «Следует все же признать, что культура и есть в значительной степени обуздание и изнасилование человеческой природы». Первым делом Аркадий повез Серегу в Савьон, показал виллу, где квартировал сам Бовин, первый посол новой России, к которому репатрианты ходили за советом, словно он — главный раввин Еврейского Государства, а не этот, как его… ну, неважно… «И выбрал Бовин Савьон, а не Герцлию-Питуах, от которой до яхты гораздо ближе, потому что был твердо уверен в то время, что от новой России не проистечет для Еврейского Государства никакой неприятности», — пояснил Аркадий.

«На что он намекает? — насторожился Серега. — Не иначе — еще один русофоб. Хороша „Брамсова капелла“, русофоб на русофобе, поруководи такими. А особенно эта Аталия со стертыми тормозными колодками: а не было ли у вас сексуальной тяги к матери или к старшей сестре? Похоже, только Теодор с Баронессой — люди».

Аркадий между тем припарковался у синагоги в Савьоне. «Он что, меня обратить собрался?» — подумал Серега. Но Аркадий только провел Серегу по парку, повосхищался, хоть и сухарь, его планировкой, травяным холмиком, увитыми местной флорой беседками, канальчиками каменными, по которым вода струится, вытекая из мельничного жернова. Парк Сереге понравился, и синагога ничего, решил он, — даже есть в ней что-то греческое. Еще полюбовались они красивыми домами, которые не всегда видны за зеленью деревьев в Савьоне.

Тут же (для контраста) переехал Аркадий в соседнюю Ор-Иуду. То есть, конечно, в соседний город, отделенный от Савьона небольшим пустырем и большой автозаправочной станцией.

— Обрати внимание, — сказал Аркадий, — Ор-Иуда пишется через «алеф», а не через «аин», то есть это «Свет Иуды», а не «Кожа Иуды».

Перед въездом в город, у автозаправочной станции, представил себе Серега, как стоит Иуда на высоком холме и разливается от него яркий свет во все стороны. Когда же въехали они в город и уже вовсю озирал Серега разворачивающийся перед ним городской пейзаж, представилось ему, что Иуда оступился, поскользнулся, покатился по склонам холма и очень сильно и во многих местах ободрал кожу. Но это еще ничего, могли бы ведь заявиться древние ассирийцы и по скверному своему обычаю содрать с Иуды кожу, чтобы прибить ее к стене на въезде в Ор-Иуду.