Игра в Грааль - [14]

А потом я легко позавтракал, не злоупотребляя гвинетом прошлого года с моих виноградников. Солнце незаметно вспорхнуло над зубцами, и свет и тепло залили поляну. Пчелы зажужжали в тонкой дымке умирающей росы. Потом я никак не мог заставить Хагена сжевать большой персик, и догадался все-таки, и зашвырнул его далеко, к самой стене, и велел ему принести, и он сжал его зубами, осторожно, правда, но все одно — спелая мякоть расползлась у него в пасти, и сок брызнул и потек по нестриженым усам и бороде.

— Доброго дня! — приветливо пропела Астания. Добровольная и благодарная затворница, на вольных хлебах она преобразилась. Благодарность же ее сказывалась своеобразно. Половину обитателей замка излечив от моря всяческих болезней и пороков, другой половине она прививала — и небезуспешно — новую пагубу. Да она и сама, судя по зрачкам, баловалась дурманными корешками.

— Эти скородумы успели мне донести, что молодой господин устал от жизни, — заговорила она, изящно и плавно опускаясь прямо на траву у моих ног. Она не отрывала взгляд от моего, от мимолетной улыбки морщинки проявились в уголках больших карих глаз, но лицо оставалось тем же молодым, печальным…

— Я думала уж ближе к ночи устроить для вас чудо-баньку, и травки подобрала особенные, сильные, — Теперь лицо ее выражало детскую растерянность, насмешку над собой и сонмом нетерпеливых советчиков. — А вы, господин мой, всех перехитрили. Еще вы всех нас поучите, как жизни радоваться. И вам ладно, и нам лестно, слугам вашим верным.

— Колдунья ты моя бесценная, без толку языком-то не мели. Я тебя попрошу, сходи к мастеру, разведай. Вот уж сколько дней он взаперти сидит. Давай, не медли, и сразу же ко мне, сюда, поняла?

Она порывисто кивнула, рассмеялась по-девчоночьи и резво, невесомо убежала. Я потянулся было за пирожком, но лениво отнял руку.

А я курил перед монитором, в холле безнадежно завывал пылесос в лапищах чернокожей Сьюзи, и мои мертвые ноги, облаченные в эластичные спортивные брюки, были аккуратно придвинуты одна к другой и свисали с кресла, не доставая до пола. Я думал о Дэйви. Воспоминания вспыхнули внезапно, едва я осознал, на кого так похож юный беспечный барон. Воплощенная беззаботность, удачливость, врожденная непринужденность, окаянное обаяние. Втуне прожитая жизнь.

Что общего между двумя сокурсниками — скромным стипендиатом штата Небраска и скромным секретарем университетской ложи «Фи-бетта-каппа»? Что общего между двумя мойщиками машин, если один из них отправляется на семинар по минойцам в собственноручно надраенном напоследок спортивном «рив'н'дейле»? Что общего было между нами? Страсть к археологии? Дружба отцов, уцелевших в мясорубке Вьетконга? Бейсбол? И не втуне ли прожита жизнь мной самим? Оборванная так высоко и так давно.

Я вспоминаю. Университет оставался позади — два года, потом два с половиной. Осень и зиму я провел в Передней Азии, облазил добрую половину Архипелага и снова собирался туда, с экспедицией Александра Тоу. Почти ежедневно я бывал в «Элм-Парке». Я стал для Селины «отъявленным бакалавром Фредди», добрым другом Дэйви и поэтому — ее добрым другом. И в то лютое лето меня проняли окаянное обаяние моего старого приятеля, моя гнусная зажатость, ее улыбчивая ровность. Узел стягивался все уже, туже — но вокруг одного меня. Для них узлов на свете вовсе не существовало, клубок убегал вдаль, разматываясь алой путеводной нитью, которую оба на диво крепко держали в руках.

Пчелы жужжали. Ты увлекся занятной головоломкой, выточенной из мягкого камня. Неслышно появилась Астания. Выпутывает из густых длинных волос случайно прихваченную пчелу, расшумевшуюся почище мухи в паутине. Нет, мастеру не нужно ничего сверх того, что он и так получает. Работы осталось немного, но самая важная. Еще он спрашивает, что за фон желаешь ты видеть на картине. И ты отвечаешь, любой, самый простой, самый белый, лишь бы поскорей. И опять загадка чудится тебе в ее глазах, но она быстро разворачивается и уходит. Она смущена и встревожена после встречи с мастером. Я вижу это в отличие от тебя. А ты разжимаешь пальцы, и игрушка падает на песок. Хаген недоверчиво обнюхивает ее, высунувшись из холодка под скамьей. Ты мало что замечаешь вокруг. Ты в грезах.

Судный день. Утро. Огромный холст подавляет размеры комнаты, ему тесно в ней.

— Она там?

— Да.

— Слышит нас?

— Не знаю. О нет. Она… как бы спит. И проснется, едва мы снимем покров… Господин барон! Одну минуту!

— Ну, ну же!

— Ради всего святого… Когда она будет спрашивать… Скажите ей неправду. Что ее сглазили, заколдовали. Что она была больна и выздоравливает… Ведь она умерла… страшной смертию?

— Да… умерла. Но зачем врать?

— Так будет лучше, поверьте мне, иначе…

— Ну, говори!

— Иначе… будет ей очень худо. Хуже, чем всем нам…

— Ладно, там видно будет. Ну, взяли, разом!

Два рослых челядинца с превеликим тщанием убирают и уносят прочь тяжелую материю. Селина хмурится и заслоняется от внезапного света. Приоткрывает глаза.

— Фред! — голос не изменился. Ничто не изменилось. Юная, юная Селина… — Ты жив? А где Дэйви?

Мастер Тим вскидывает руки в горестном ужасе и поспешно ретируется.