Игра со спичками - [15]

— Война всё равно была бы, потому что капитализм — это война. Ведь это выгодный бизнес. А буржуазная демократия — состояние крайне неустойчивое. Потому что буржуазная система ценностей воспитывает человека, для которого главное — деньги. И ради них он пойдёт на всё, даже на убийство себе подобных.

— Врёшь ты всё, — ответила моя мать. — Там живут точно такие же люди, как и мы.

— Есть и такие же. А есть и фантомасы, для которых главное — личная выгода.

— Слушай, кончай здесь выступать, всем уже надоело, — опять вставила моя мать, и в голосе ее опять послышался металл. Я уже тоже чувствовала, что надо закругляться, но решилась спросить напоследок:

— Скажите, чем вам всё-таки не нравится социализм?

— Помимо всего прочего, он просто скучен, — ответил мой отец. Я даже растерялась.

— И… Вы все так думаете? — беспомощно спросила я.

— В общем, да, — ответил О.

Мне тут же вспомнилась сказка про глупого мышонка, который тоже всё жаловался, что мышка-мать поёт тихо, лошадка громко, а утка — скучно. Лучше всех пела кошка, но она-то как раз мышонка и съела. В душе я сердилась на них, но так, как сердятся на любимого непослушного ребёнка, которому никак не втолкуешь, что со спичками играть опасно. И всё-таки я безуспешно попыталась это сделать.

— Поймите, — сказала я умоляющим голосом, — на Западе не скучно, потому что там новости от «боевика» не отличаются. Всё время бандиты кого-то убивают, что-то взрывают. Как-то на политинформации в университете мы смотрели одну бельгийскую передачу, так там рассказывали про то, как местные неофашисты убили одного человека только за то, что он итальянец.

— Да ты что! — сказала мама, — Шутишь?

— Честное пионерское! — крикнула я. — Я действительно видела эту передачу. Просто у них там, в Европе, — так называемая свобода, и поэтому фашистские организации действуют вполне легально. И ничего против них нельзя предпринять, пока они кого-нибудь не убьют. Хотя ежу понятно, что такие организации для того и созданы, чтобы убивать!

— Может, Вы и правы, не буду спорить, — опять вмешался А. — Неужели Вы считаете, что если бы победила перестройка, у нас были бы кошмары вроде этого?

На секунду я смешалась. Если сказать «да», поднимут на смех, сказать «нет» не позволяла честность. Наверно, я сделала большую глупость, но моя честность победила.

— Хотите, я расскажу, как было бы. Страна бы была разделена по плану Даллеса, на Кавказе полыхала бы война, а здесь взрывались бы дома и метро, и захватывались бы театры, как в «Пятом Элементе»! Иностранцы ездят в Советский Союз, чтобы увидеть страну, где можно спокойно ходить по улицам ночью, но если бы победила перестройка, то нас бы сотнями убивали среди бела дня! А демократы, которых Вы так мечтаете видеть своими правителями, картинно заламывали бы руки и вздыхали бы: «Ах, мы хотели провести реформы как лучше! Но получилось как всегда!» «Медленно и неправильно». Потому что у нас нет иммунитета к язвам капитализма! За десятилетия Советской власти мы его утратили, потому что жили в среде, свободной от заразы! А если поднять железный занавес, то мы неизбежно погибнем, как гибнут оранжерейные растения, если разбить стеклянную крышу парника! Вы жалуетесь, что у нас здесь скучно? Но разве было бы весело, если бы у нас здесь всё взорвалось?

Разумеется, моя тирада была воспринята как речь того, «кого признали идиотом», и все опять засмеялись.

— Доказательства, доказательства! — весело закричал мой отец.

Остальные только смеялись и глядели на меня как ненормальную. Что ж, теперь и в самом деле можно смеяться. Это на поминках было не до смеха.

— Ужас! Ужас! — в конце концов сказал W.

— Слышишь, что тебе говорят, — сказала моя мать, — Ты — «ужас».

— А Вы имеете в виду меня или то, что я говорю? — спросила я W. Вообще-то задавать подобные вопросы с моей стороны — ужасное нахальство, и теперь я думаю, не вышла ли я и в самом деле тогда «за рамки», но, как я уже сказала, меня несло…

— Да это просто междометие! — ответил W.

— Маша, не приставай к людям! — в который раз повторила мама.

— Пап, а я очень сильно пристаю?

— В меру, — ответил он. Я пристыженно замолчала. Мой отец — необыкновенно терпимый человек, недаром мама говорит, что у него ангельский характер. И если он говорит «в меру», то на самом деле это значит «очень». Я решила наконец заткнуться. И как раз в тот момент, когда я приняла столь разумное решение, мать поманила меня рукой, явно указывая последовать за ней. Ничего не поделаешь, нужно повиноваться. Мы вышли в коридор, мама плотно прикрыла за собой дверь и начала читать мне нотацию:

— Прекрати нас грузить, нам по пятьдесят лет, мы жизнь прожили и лучше тебя понимаем, что к чему. А ты ещё цыплёнок, — она сделала выразительный жест рукой, указав, что я ещё под стол пешком путешествую, — не тебе нас учить жить. Вся эта политика нам ещё в студенческие годы надоела. Ты лучше на комсомольском собрании выступай.

Я вздохнула. Выступать среди однокурсников, которые не хотят с тобой спорить, и большинству из которых всё по барабану, далеко не так интересно. Хотя, может, моя надежда кого-то в чём-то убедить и в самом деле наивна? Или мне удалось бы это сделать, если бы не извечное мамино: «Не приставай к людям»?