Игра со спичками - [13]

— А как Вы думаете, что бы было, если бы перестройка в самом деле победила? — спросила я как можно невиннее.

— Было бы всё то же самое, но ещё бы была свобода слова, — опять вмешалась в разговор моя мама.

— Да, цензуры, скорее всего, не было бы, — сказал О.

Я усмехнулась:

— А Вы думаете, что это возможно?

— А почему нет?

— В самом деле, почему какие-то важные дяди должны решать, что нам можно читать, а что нет? — сказал W. — Творчество писателей не может быть преступлением…

— «Солнце останавливали словом, словом разрушали города», — процитировала я Н. Гумилёва.

— Но ведь от наших разговоров ничего такого быть не может, — ответил W.

— От разговоров нет, но ведь книги действуют гораздо сильнее. Они формируют общественное мнение, а оно влияет на события.

— Только не в нашей стране! — усмехнулся W.

Я только улыбнулась. Я слишком хорошо знала, что общественное мнение влияет на события при любом строе, даже при фашистском. Потому что ни одна система не может быть устойчива без активной или пассивной поддержки большинства, пусть даже эта поддержка выражается просто в отсутствии активного сопротивления. Если бы история и впрямь делалась кучкой политиков, а больше ни от кого ничего не зависело, не было бы нужды так тратиться на пропаганду. Но объяснить им всего этого я не стала. Поэтому вслух я сказала:

— Ну, не скажите. Ведь то, что книги формируют человека, Вы же не будете отрицать. А если они его будут формировать неправильно, то последствия…

— Но разве есть книги и песни, художественно совершенные, которые ведут куда-то не туда? — вмешался в разговор мой отец.

— «Властью песен быть людьми могут даже змеи, властью песен из людей можно сделать змей!» — ответила я ему словами известной песни.

— А ты можешь привести примеры из Киплинга? — отпарировал он.

— «Несите бремя белых».

— Ну, это на грани. А какие-нибудь другие примеры?

— Может, таких просто не переводят. Кроме того, разве есть какой-нибудь критерий, который определяет художественную ценность произведения вне зависимости от содержания?

— Ну, тут я — пас. Это не ко мне надо обращаться.

Тут в разговор вмешался А. Он заговорил с нескрываемой иронией.

— Вообще-то, Михаил Булгаков однажды сказал, что, как писатель, он не может не быть сторонником полной и ничем не ограниченной свободы слова, и тот писатель, который бы взялся утверждать обратное, уподобился бы рыбе, которая стала бы публично доказывать, что ей не нужна вода. А теперь Вы пытаетесь нас в этом убедить.

— Но он забыл об одной вещи: вода должна быть чистой! Нельзя лгать.

— Ага, значит, Вы считаете, что какие-то дяди должны за нас решать, что ложь, а что нет?

— Но ведь ложь является ложью вне зависимости от того, что решат или не решат дяди! Просто её нельзя писать.

— А почему Вы считаете, что мы сами не может разобраться, что правда, а что ложь? — опять вмешался W. — Мы же взрослые люди…

Я невольно улыбнулась. Господи, если бы это и в самом деле было так! Но ведь они повторяют чужие штампы. И при этом ещё наивно полагают, будто, в отличие от многих, мыслят самостоятельно. Всё это было б так смешно, когда бы не было так грустно.

Я помню, как все смотрели на меня с недоумением, пытаясь понять, над чем я смеюсь. Нет, надо всё-таки себя контролировать.

— Но ведь взрослые люди часто обманываются, как дети, — сказала я.

— Ладно, Вы-то нас не обманете, «комсомольская богиня»! — смеясь, сказал А.

— А я никого и не обманываю.

— Конечно, Вас саму обманули.

— Это всё воспитание дедушек и бабушек, — вставила моя мать с другого конца стола, имея в виду своих родителей, — Это они её сделали такой убеждённой коммунисткой.

— Дедушки — это серьёзно, — заметил А. — Unlimited. Затем сказал, обращаясь ко мне, — Предлагаю вам почитать Бердяева. «Истоки и смысл русского коммунизма». Тогда Вы поймёте многое…

— А что бы Вы хотели?

— В каком смысле?

— Ну, вместо коммунизма… Чем он Вас не устраивает?

— Идеология. Нам навязывают идеалы. А мысль должна быть свободна.

— А Вы хотели бы как?

— А я бы хотел, чтобы нам ничего не навязывали.

— И где такое, например?

— Ну, хотя бы, такая демократия, как, скажем, во Франции.

— Это невозможно. К тому же не думайте, что им ничего не навязывают. У них там свои…язвы капитализма… — И в смущении смолкла, потому что А. взглянул на меня с такой насмешливой иронией…. ну, как если бы я была маленькой глупенькой девочкой и порола какую-то чушь, которая мне, в силу моей детской наивности, пока была простительна, а вот со временем…. когда я подрасту и поумнею…то сама пойму…

Самое смешное, что я думаю про них почти то же самое, только не верю, что до них самих дойдёт, вот и лезу со своими проповедями. Хотя, наверное, мама права, и я их этим только раздражаю. Но как же иначе я могу сказать им правду?! Это извечная трагедия моей жизни: я чувствую, что должна рассказать правду, в то же время боюсь причинить этой правдой боль.

Но тогда я смущённо смолкла, и А. торжественно произнес:

— Я предлагаю спеть одну песню в честь тех, кто пал за нашу неосуществившуюся свободу. В 86-ом году, когда все сторонники перемен были схвачены, народ собрался у Белого дома и встал стеной, чтобы не пропустить танки. Их уговаривали разойтись, но они взялись за руки и запели: «Поднявший меч на наш союз». Когда стало понятно, что уговорами ничего не добиться, танки поехали прямо на толпу! Трое молодых людей погибли. Предлагаю в память о них спеть сейчас эту песню.