Игра слов - [16]

Галка была – Поэтом.

С большой буквы.

Разницу чувствуете?

Настоящим, очень талантливым и очень, как мне тогда казалось, – внешне некрасивым поэтом.

С поэтами такое бывает…

…Сейчас-то я понимаю, что это не так: не в смысле таланта, а в смысле красоты, разумеется.

Просто этот тип красоты – не ко мне, а к Николаю Васильевичу Гоголю, ага.

Это он тащился от мертвых панночек и прочих невинных утопленниц, я несколько другой типаж, извините, предпочитаю.

Я жизнь люблю.

А смерти не то чтобы боюсь, – я свое еще в армии отбоялся, – просто стараюсь держаться от этой дамы по возможности подальше.

К сожалению, увы, не всегда получается.

Вообще наш жизненный путь, как правило, украшен смертями близких и знакомых нам людей, как обычная дорога стандартными полосатыми столбиками с указателями километража от пункта назначения или до пункта прибытия.

Такие дела…

…А еще Галка – была своей.

К ней, в маленькую комнату неподалеку от метро «Рижская», можно было прийти хоть когда, хоть в любую ночь за полночь.

Главное, чтобы Галка сама была дома.

Достать купленное по дороге вино и какую-нибудь немудрящую закусь, и до утра проговорить о стихах и просто за жизнь, о которой, как я понимаю сейчас, эта не следящая за своей внешностью девчонка знала побольше, чем мы с Афониным и Вещевайловым.

Метро «Рижская»…

Старый кирпичный дом…

Девятнадцатый век, или ЖЭК номер шесть

оказал мне изысканно-странную честь

жить последним жильцом в красном доме на слом

с раскладушкой, картошкой и старым котом.

Галка читает стихи чуть протяжно, немного раскачиваясь, глаза полузакрыты.

Ворожит, ворует…

…Самое смешное, и самое страшное, что у Галки это было – всерьез.

Все остальные, и я в том числе, большей частью, – играли в слова.

Она в этих словах – жила…

На последние деньги – четыре рубля —

я купила коту красный окорок, для

того, чтоб за весь побирушкин свой век

он наелся, как ест каждый день человек…

…А вот кота, кстати, – совершенно не помню.

Только его жадное чавканье дурной ливерной колбасой с говорящим прозвищем «собачья радость».

Не только собачья, как выясняется…

Странно, да?

Стихи помню – кота нет…

…Семь пробьет, а в восьмом приходили друзья,

и жалели они то кота, то меня,

то меня, то кота, и печенье и сыр

доставали как дар, и съедали дары…

А вот печенье и сыр – помню очень хорошо.

Обычная по тем временам закусь под сухонькое.

Вот только как эта нехитрая снедь умудряется становиться настоящей высокой поэзией, – я и тогда не понимал, да и, если честно, – сейчас тоже не всегда догоняю…

Не того профиля способности, извините.

Видимо, для этого надо было не играть в слова, а жить в них.

А это уже – совершенно не мой диагноз: я всегда относился к себе довольно иронически, а «тонкие душевные терзания» вкупе с пафосом старался нещадно душить, искренне полагая источником дурновкусия.

Как говорит моя нынешняя жена: у тебя отвратительно здоровая психика, не убавить и не прибавить.

Сам удивляюсь.

Для прозы это – нормальный диагноз.

Для поэзии – приговор…

Мы жалели гостей, как хороших людей,

что не знали, о как мы с котом прехитры,

как мы ждем проводить и окончить содом,

и обратно нестись, кот со мной, я с котом,

а вернувшись, ходить и ходить все гуськом,

да по всем этажам в красном доме на слом…

…Поссорились мы нелепо и, в принципе, закономерно.

Из-за бродячего призрака идей коммунизма.

Ага.

Не шучу.

Так оно и было.

Ничего смешного…

…Надо сказать, что водку в ту пору прекрасную молодые русские поэты пили мало и редко.

Не верите?

А зря…

Зачем ее, простите, пить, когда вокруг так много куда более дешевого и вкусного портвешка продается?

А мы, хоть и словесники, – но и в арифметике тоже немного смыслим.

В смысле, – считать умеем.

А портвешком, кстати, – уж нахлобучит, так нахлобучит…

Но в тот раз нам как раз – простите за невольный каламбур – как раз с портвейном-то и не повезло.

Не было его, миленького и любименького.

Вот и пришлось закупать горькую, как сама жизнь, и вызывающую при употреблении точно такой же рвотный эффект «андроповку».

И какой-то колбасы типа «собачья радость» вместо привычного сыра с печеньем.

Игорь, правда, чтоб немного сгладить разницу во впечатлениях, прикупил в Елисеевском грамм двести ароматной молотой «арабики»: турка у Галки в наличии имелась, а варка кофе Афониным искренне почиталась, даже была для него – священна. У меня вообще было ощущение, что эта процедура у него на третьем месте стояла: после стихов и женщин.

А может – и на втором.

Игра в слова давно уже стала для него судьбою, а женщины – так, приятным к ней дополнением, не более того.

Такой уж он был человек, что поделаешь.

Тогда был.

Сейчас – не знаю.

Увы…

…Ну да ладно.

Вопрос «куда ехать», естественно, не стоял.

Само собой – к Галке.

Еще на прошлой неделе договаривались…

…С самого начала все не так пошло.

Да еще и водка эта дурацкая.

Вот и договорились до общественно-политического строя.

Срамотища…

…Надо сказать, что на закате советской империи, что бы сейчас ни говорили о своем героическом прошлом «кухонные бойцы» той счастливой эпохи, диссидентом было быть модно и достаточно безопасно.

Если не переходить определенную грань, разумеется.

А так, анекдоты «про дорогого Леонида Ильича» рассказывало и слушало столько народу, включая и номенклатурных работников, что вполне могло хватить не на одну стройку века.