Игра с джокером - [7]

— Ну, — рассмеялся я, — ты всегда был мужик инициативный, и мог любое дело уладить. Недаром так здорово у тебя торговля пошла.

— Да, — отвечает он. — Хвастаться не хочу, но основное на моих плечах. Без меня все наше нынешнее дело развалится.

Приехали мы в лесок, сколько можно на машине прокатили по лесной дороге, а когда дорога совсем кончилась, пешочком до ложбинки прогулялись. Нашли там полянку хорошую, расстояния прикинули, Васильич пистолет из сумки достает и мне вручает. Я тряпочку развернул, все проверил — в отличном состоянии пистолет.

— Как твою меткость испытывать будем? — спрашивает. — Может, мишень тебе наметить?

— Зачем мишень? — говорю. — Видишь вон тот пенек на другом конце полянки? Ты в щель пенька прутик воткни, я этот прутик точнехонько перережу.

— Ой ли? — засомневался он. — Может, поначалу что попроще попробуешь?

— Не беспокойся, — отвечаю, — я знаю, что говорю.

Установил он прутик, отошел ко мне, я пистолет в руке взвесил и целюсь. Только бы, думаю, в первый раз не сплоховать, дальше все как по маслу пойдет. Выстрелил — и верхушки прутика как не бывало. Эхо от выстрела действительно прошло приглушенное, я тренированным слухом сразу определил, что сразу за ложбинкой оно должно гаснуть, так что стрелять можно сколько угодно. Летом ещё можно было бы грибников опасаться, а зимой кто в лесок полезет?

— Давай что другое, — говорю. — Это, как видишь, для меня плевое дело.

— Считай, я уже признал себя проигравшим спор, — отвечает он. — Давай ещё два выстрела — и баста. Мало ли что, патроны надо беречь.

— Куда ещё мне попасть?

— Вон, видишь, — говорит, — на том конце поляны гроздь замерзшей рябины, вон там, ближе к верхушке дерева? Сможешь срезать эту гроздь?

Я, ни слова не говоря, прицелился — и через секунду гроздь на снегу лежит.

И тут мне самому стало патронов жалко.

— Давай прервемся, — говорю. — Один выстрел за мной оставишь. Воспользуюсь им, как опять стрельнуть потянет.

Убрали мы пистолет, вернулись в машину, поехали назад. Уже на шоссе Васильич вдруг фыркнул, потом заржал как сумасшедший. Я даже испугался.

— Что с тобой?

Он хохочет, одной рукой машет и слезы утирает, другой кое-как с рулем справляется. Не будь шоссе таким пустым, а он таким опытным водителем, нам бы точно аварии не избежать.

— Да представил, как это со стороны выглядело! — говорит он. — Два старикана по снегу прыгают, из „макарова“ палят, да ещё друг друга на „слабо“ подначивают! Умора, да и только! Кто бы увидел — точно бы решил, что перед ним два кандидата в психбольницу!

Я тоже рассмеялся.

— Ладно, — продолжает Васильич, — поехали ко мне, пообедаем. Надо отметить такое дело!

И едем мы к нему. По пути болтаем, старое ворошим, друзей поминаем армейских, кто, где и как сейчас, а о ком уже несколько лет ни слуху, ни духу. Ну, обычные стариковские разговоры. Подъезжаем мы к его дому — и видим толпу у второго подъезда, собрался народ и глазеет, а перед самым подъездом две милицейских машины и машина „скорой помощи“. Васильич, он как раз во втором подъезде, значит, живет, и вот он машину тормознул, выскакивает, не заперев её и даже ключи в замке зажигания оставив, и несется к подъезду. Я, значит, вылезаю и ковыляю за ним следом, вприпрыжку да в прискок, как Баба Яга костяная нога. Единственно, что сделал — его сумку из машины подхватил и на плечо повесил. Вовремя меня шибанула мысль, что нельзя сумку с пистолетом без присмотра в открытой машине оставлять хоть и не до машины Васильича всему народу, и вряд ли кто рискнет в чужой машине шастать, когда милиция рядом, но мало ли что… Сразу скажу, что сердце у меня обмерло и заныло, нехорошо очень мне стало, припомнились эти „качки“ — так их, что ли, называют? — что на рынке с угрозами подкатывались, и их слова, что „последний раз предупреждали“. И Васильич, видно, о том же самом подумал. А я гляжу, его никто не останавливает, и больше того, один из милиционеров сделал шаг ему навстречу — вроде, перехватить, что нельзя туда — а другой его за рукав шинели удержал и что-то шепнул. Что он мог шепнуть, кроме как „это он, тот самый с семьей которого несчастье произошло“? Я как эту заминку между двумя милиционерами увидел, мне совсем подурнело, и я сколько мог ходу прибавил. Они на третьем этаже живут, так я уж не помню, как я лестницы одолел, чтобы не очень от Васильича отстать, помню только, как крикнул милиционерам: „Я с ним!..“ — и они не стали меня задерживать.

Поднимаюсь я — в квартире Васильича дверь нараспашку. Захожу — матушки мои! Все разбито и перевернуто, словно ураган прошел. И милиции полно, и врачи в белых халатах… Жена его, Анастасия Петровна, значит, на диване лежит, и вся голова и у неё в крови, и врач „скорой помощи“ возле неё хлопочет. А дочка, Валентина, на стуле сидит, на ней халатик кое-как наброшен, под халатиком разорванные трусы и лифчик виднеются, всю её мелкой дрожью трясет, и лицо такое неживое… Ну, понятно, что произошло. Второй врач ей как раз рукав закатал, успокоительный укол делать собирается, а она, как отца увидела, врача отпихнула и с криком в его объятия.

— Отец!.. — кричит. И вцепилась в него так, что не оторвешь.