Игра с джокером - [6]

Тут он, признаюсь, меня за живое задел. Я ведь и правда когда-то числился чуть не лучшим стрелком на весь военный округ, всяких грамот за успешные выступления на показательных соревнованиях у меня завались, и хотя я лет пятнадцать пистолета в руках не держал, не говоря уж об автомате, но не верилось мне, что я так уж квалификацию потерял. Иногда, знаете… Вот сидишь у окна, глядишь на дорожный знак над перекрестком — у меня окна на улицу — и прикидываешь, что если б вот так пистолет вскинуть, то с лета в самый центр знака пулю бы всадил. И даже тяжесть пистолета в руке ощущаешь, до того живо переживаешь, как все это было бы. Можно сказать, привычка, а можно сказать, что и „мысленная тренировка“. Я, кстати, часто убеждался, что мысленная тренировка бывает чуть ли не главным. Если мыслями на выстреле сосредоточишься, то пистолет тебя не подведет, даже незнакомый, от него словно ток пойдет в руку, и срастешься с ним, и мысль сама подскажет, как приложиться, чтобы точно в „десятку“ угодить.

В общем, я взъерепенился.

— Как это так — не лучший стрелок? Был бы у тебя пистолет — я бы показал, что всем молодым готов нос утереть, если понадобиться!

— Допустим, — говорит Васильич, опять оглядываясь через плечо, пистолет у меня есть. Но позволь не поверить тебе, что ты вот так, без подготовки, способен прежний класс показать.

— Давай поспорим!.. — говорю.

Он смеется.

— Я бы и рад тебе проспорить… Мы знаешь, что сделаем? Сейчас мы уже выпили, так что за руль мне садиться не след. А вот приезжай денька через два, мы с тобой сгоняем в лесок за городом, и там посмотрим, как ты справишься.

— Идет, — говорю я. — Через два дня вернусь. Нам бы с утречка обернуться, так?

— Так, — кивает он. — Ты, значит, не дома меня ищи, а на рынке, потому как день будний, да к тому же товар привезут, так что надо машину встречать.

В тот день я вернулся домой таким окрыленным, каким давно не бывал. Одна мысль, что опять смогу руку приложить к тому, что взаправду умею, меня вдохновляла. Да и другие мысли и надежды в голове танцевали. Подумалось, например, что я, при моих умениях, мог бы и в охрану служить пойти. Ну и что с того, что я хромой старик, и на вид против крепких парней просто тьфу? Я любому бизнесмену покажу, как стрелять умею — он меня будет при себе держать, ни на секунду не отпустит! Ну, и другие такие фантазии.

В общем, через два дня еду я в Имжи, иду на рынок. Мой приятель там разгрузкой фургончика с консервами распоряжается. И ещё двое при нем, тоже из наших, из бывших военных. Я их толком не знаю, но видал у него на днях рождения, и за жизнь трепались, и ещё пересекаться доводилось. А народ, гляжу, уже стоит, ждет, в очередь выстроился. Я, значит, подхожу к палатке со стороны задней двери, где фургончик разгружают, и говорю:

— Привет ветеранам! Я смотрю, народ к вам уже очередь занимает. Значит, и вправду дешевле всех торгуете?

— Не только поэтому, — смеется Васильич. — У нас никогда не обманывают, не обвешивают и не обсчитывают. Мы порядочные, и люди это знают.

И тут подваливают несколько здоровых ребят, в кожу на меху забранные, со зверскими мордами — то, что называется „лицо как вымя“ у каждого — и говорят:

— Здорово, старик! Все торгуешь? Не надумал пристойно себя вести?

По тому, как Васильич сделал еле заметное движение к своей сумке, которая стояла у косяка двери за порогом палатки, я понял, что пистолет в ней. В этой сумке, значит. Видно, достала его эта шпана. Но он сдержался, конфликтовать не стал, и говорит спокойно:

— По-моему, мы и так пристойно себя ведем. Делом своим занимаемся, в ваши дела не лезем, так и вы в наши не лезьте.

— Упертый, значит? — говорит один из этих сопляков с крутыми плечами. — Ну, смотри. Мы в последний раз тебя предупредили.

И уходят. Васильич поглядел им вслед, головой покачал, губу закусив, но ничего не сказал.

— Может, стоило этим псам кость кинуть, чтобы их утихомирить? — спрашиваю я, видя, что на сердце у него нехорошо после этого разговорчика.

— Нет, — отвечает. — Любая кость их не утихомирит, а ещё больше раззадорит. Ничего, пусть лаются. Нас голыми руками не возьмешь… И вообще, плюнь и забудь! Мы прогуляться собирались, сейчас и поедем.

Перекинулся он ещё парой слов со своими компаньонами, сели мы в его „пятерку“, которой уже невесть сколько лет было, но на хорошем ходу машина держалась, потому что Васильич её холил и лелеял, и поехали за город, по направлению к Волге.

— Я давно там одно местечко приглядел, — говорит Васильич. — Тихо, безлюдно, стреляй не хочу. Сам увидишь, там ложбинка такая удобная, окруженная густым лесом, и любой звук глушится. Хоть сейчас и зима, а подлесок такой густой, все эти молодые елочки и переплетенные кустарники, что любой звук проглотит.

— Откуда у тебя пистолет? — спрашиваю. — И какой марки?

— „Макаров“, — отвечает. — Я его заиграть сумел, когда в запас уходил, и несколько коробок патронов тоже слямзил. Как заиграл — не спрашивай. Я знаю, ты человек надежный, и тебе все можно рассказать, но этот мой секрет с другими людьми связан, которые слезно просили, чтобы я никогда никому ни словечком не обмолвился…