Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [140]

Ещё одна графиня — Екатерина Сэффолк — дама, известная неразборчивостью в средствах для достижения своих целей; именно её Бен Джонсон вывел в своём «Печальном пастухе» как старую колдунью. После того как её дочь Франсис стала женой брата Елизаветы Рэтленд, они оказались родственниками. В послании «Эмилии Лэньер» к графине Сэффолк проглядывает заметная настороженность — слухи о связи Франсис с Карром, безусловно, дошли и до Рэтлендов, но возможные последствия ещё неясны. Таким образом, все адресаты обращений поэтессы — хорошо известные Елизавете Рэтленд дамы, и в этих обращениях мы находим точное подтверждение особенностей её отношений с каждой из них. Обращения автора книги к самой Елизавете — дочери боготворимого этим автором Филипа Сидни, племяннице и воспитаннице Мэри Сидни-Пембрук, ближайшей подруге Люси Бедфорд и Анны Дорсет — такого обращения в книге, разумеется, нет.

Следует обратить внимание на основное настроение автора — настроение усталости, печали, безысходности:

«Я живу, заключённая в пещере скорби…»

Пессимизм поэтессы часто обретает мотив прощания с миром, с жизнью. Именно такие настроения владели Елизаветой в 1607—1611 годах, когда она часто живёт вдали от дома, тяготясь своим положением «вдовствующей жены», в тревоге за безнадёжно больного супруга. Судя по всему, решение последовать за ним в случае его смерти созрело у неё уже в это время и, возможно, с его ведома, что нашло отражение и в завещании графа, где она (редчайший случай!) не упоминается совсем. Эти настроения Елизаветы в последние годы жизни отмечены Фрэнсисом Бомонтом в элегии, написанной сразу после её смерти. Есть в этой элегии и другие аллюзии, показывающие, что Бомонт знал, кто скрывался за маской «Эмилии Лэньер». В обращении к графине Пембрук поэтесса сетует на бога сна Морфея, который отнимает у нас половину и без того короткого промежутка жизни (span of life). И Бомонт, оплакивая Елизавету Сидни-Рэтленд, не только повторяет эту её поэтическую метафору, но и отвечает на неё:

«Почему ты умерла так рано? О, прости меня!

Я ведь знаю, что это была большая жизнь,

Хотя и названная до того так скромно коротким

                                                     промежутком…»

Особое место занимает последняя поэма, появляющаяся в конце, казалось бы, уже завершённой книги Эмилии Лэньер и названная тоже достаточно странно: «Описание Кукхэма». Автор этой поэмы, отличающейся по образности и поэтической форме от других текстов в книге, описывает некое прекрасное место, называемое Кукхэмом, которое покинула его хозяйка. С этого места, с этой высоты взору открывается изумительный вид, «достойный взора королей, подобного которому не сможет предложить вся Европа»: отсюда можно сразу увидеть земли тринадцати окружающих Кукхэм английских графств. Однако единственный в Англии Кукхэм расположен в графстве Беркшир, в низменной местности, откуда мало что видно. Поэтому Рауз затрудняется как-то объяснить эти слова и считает, что они свидетельствуют о «склонности к большим преувеличениям». Но ведь есть в Англии место, откуда, как тогда утверждали, в ясную погоду действительно можно видеть земли тринадцати (или двенадцати) окружающих графств; это место — замок Рэтлендов Бельвуар. Ни о каком другом месте в Англии такое сказать нельзя, хотя есть горы гораздо выше бельвуарского холма: дело тут не столько в высоте, сколько в исключительно удачном положении Бельвуара среди окружающих небольших равнинных графств. Это ещё одна — и очень серьёзная по своей однозначности — реалия, подтверждающая нашу идентификацию. Можно добавить, что вблизи от Бельвуара, в долине, расположена целая группа селений, названия которых звучат сходно с «Кукхэм»: Оукхэм, Лэнгхэм, Эденхэм.

Западные исследователи, в том числе и Рауз, занимавшиеся книгой Эмилии Лэньер, считают, что в этой заключительной (можно сказать дополнительной) поэме описывается тот самый Кукхэм в Беркшире, где находилось имение Камберлендов (из-за него, кстати, наследники умершего в 1605 г. графа Камберленда вели упорную тяжбу). Однако имение вовсе не напоминало райский уголок, описываемый в поэме, не говоря уже о том, что никаких тринадцати графств из него увидеть было нельзя. Да и хозяйка Кукхэма графиня Камберленд, которой в 1610 году пошёл шестой десяток (возраст, считавшийся тогда достаточно почтенным), не очень подходит для роли олицетворённой Красоты, о которой вспоминает автор поэмы, целующий кору её любимого дерева: к ней она в его присутствии прикоснулась губами.

…Лучи солнца не греют больше эту землю, ветви деревьев поникли, они роняют слёзы, грустя о покинувшей их госпоже. Цветы и птицы, всё живое в этом прекраснейшем земном уголке помнит о ней, тоскует о ней, само эхо, повторив её последние слова, замерло в печали. Холмы, долины, леса, которые гордились тем, что могли видеть эту Феникс, теперь безутешны. Осиротевшим выглядит её любимое дерево, под которым было прочитано и обдумано так много мудрых книг. Здесь хозяйка дома когда-то музицировала вместе с юной девушкой, теперь ставшей графиней Дорсет[124]. Прекрасная хозяйка поведала автору поэмы о связанных с этим деревом светлых воспоминаниях, а на прощание подарила (через «посредство» этого любимого дерева) невинный, но любящий поцелуй. В воспоминании об этом последнем чистом поцелуе мы слышим голос страдающего, тоскующего друга: