Пудель радостно кинулся навстречу хозяину. Но барону было не до него. Он скользнул через гостиную, даже не взглянув на диван и раскинутый салоп, и заперся в кабинете. Сердце так и прыгало в груди.
Так провели они оба свою первую брачную ночь.
Денщик встал первый, вздул на кухне самовар, потом со щеткой пошел убирать комнаты. Тихонько мурлыча себе под нос, он вымел столовую и гостиную.
Вера, услыхав его шаги, замерла. Пудель тихонько заворчал.
Денщик разглядел салоп.
— Вот дуреха-девка!.. Даже убрать не могла, — вслух сказал он. Подошел тихонько и ткнул было пальцем в край вишневого салопа. На лице застыла улыбка восхищения. Вера от ужаса даже дышать перестала. Но пудель зарычал так выразительно, что денщик, выругавшись, отошел от дивана.
«Сябинька, милая… Точно понимает, что я прячусь…»
Денщик, находя, что это не его дело убирать за бабой, посвистывая, вышел на кухню.
В то же мгновение барон, крадучись, вышел из спальни. Одним глазом Вера увидала его, приподняв край салопа… И впечатление чего-то жалкого и бесконечно смешного от этой высокой фигуры в распахнувшемся халате, в короткой рубашке, с голыми волосатыми ногами, боязливо кравшейся через комнату, никогда уже не изгладилось из памяти молодой женщины. Последние иллюзии исчезли.
Не успела за ним закрыться дверь, как Вера выскользнула из-под салопа и очутилась в спальне. О, ужас! Ни замка, ни задвижки не было у двери.
Она спряталась под одеяло, вся дрожа. Вдруг ей вспомнилась жалкая, высокая фигура с бельем под мышкой. Она расхохоталась… Смех был злой, беспощадный, каким смеется только юность, не прощающая ничего.
Если б барон, для которого истинная натура его жены всегда оставалась загадкой, если б в то памятное первое утро их брачной жизни он сумел понять выражение, притаившееся в смеющихся глазах Веры, самонадеянность, присущая всякому мужчине в сношениях с невинной девушкой, покинула бы его. Не подозревая, что Вера принадлежит к типу редких женщин, все в жизни оценивающих с эстетической точки зрения, способных скорее мириться с красивым пороком, чем с смешной добродетелью, барон с чувством собственного превосходства спокойно поджидал к кипящему самовару свою молоденькую жену. Посвистывая, ходил он вокруг стола в своем нарядном халате. Пощелкал пальцем по серебряному самовару, взвесил на руке и мысленно оценил серебро сухарницы, сливочника, сахарницы, чайника. Он по натуре был бессребреником и не интересовался приданым своей Верочки, но щедрость Надежды Васильевны растрогала его. В нем сильно говорили инстинкты семьянина и хозяина. Приятно было зажить своим домом, иметь семью, обстановку.
Вера вошла незаметно, когда муж ее кормил пуделя сахаром и, дрессировал его. Умный пес обнюхал Веру и дружелюбно замахал хвостом.
На ней был утренний капот из белого батиста, весь вышитый гладью, весь в кружевах, а на голове наколка из палевых лент и валансьена.
В это утро Вера сидела за туалетом дольше обыкновенного, устраивая прическу. Аннушки не было рядом, а Лизавета еще не научилась причесывать свою барыню. Вера надела наколку, о которой так долго мечтала, и опять вполне ясно поняла и то, что она поразительно красива, и то, что ее общественное положение изменилось бесповоротно.
— Ну, как спала, деточка?
Вера опустила ресницы. Она хотела было сделать мужу реверанс, как это делала невестой, но он предупредил ее, взяв в свои руки ее маленькое лицо. Он поцеловал ее в губы. От него пахло табаком и фиксатуаром. Хотелось поморщиться, но она не посмела.
За чаем они молчали. Говорить, вообще, было не о чем. Барон умилялся над пуделем, который должен был показать Вере все фокусы. Заложив назад кудрявые уши, он бегал по комнате с туфлей барона в зубах и упорно не хотел расстаться с «поноской».
— Он милый, — сказала Вера и погладила собаку.
Насытившись, барон галантно поцеловал ручку жены и с любовью занялся чижом.
— Верочка, посмотри, какая птичка! Фьюить… фьюить!.. Как он поет, шельмец, когда захочет!.. Фьюить… фьюить…
Он щелкал пальцами перед клеткой, притоптывал и свистал. Птица молча, с недоумением глядела на него, наклоняя головку то на один бок, то на другой. Вера смеялась. Вымыв посуду, она встала.
— Merci, — по привычке сказала она, делая реверанс спине барона, и вышла в спальню. Предстояло одеться для визитов, и Вера радостно волновалась.
Лизавета кончала убирать комнату. Вера враждебно взглянула на груду подушек.
— Унеси это отсюда! — строго приказала она, сдвинув бледные брови.
— Куда прикажете?
— В комнату барона, в его спальню. Не понимаешь?
Лизавета широко улыбнулась.
Вера вдруг топнула ногой. Лицо ее исказилось. Сердце застучало.
— Чему смеешься?.. Убери, говорю!.. Вон отсюда!
Лизавета, схватив в охапку две подушки, бурей промчалась мимо барона, наткнулась на пуделя, уронила подушки от страха и растянулась на полу. Барон расхохотался.
— Это что такое? Куда?
Вдруг понял и усмехнулся.
— В кабинет отнеси. Да не бойся собаки, глупая! Она умнее нас с тобой…
С интересом разглядывала Вера свое приданое в комоде. Вдруг в одном ящике она увидала что-то безобразное, Смешное и враждебное, что напомнило ей это утро. С брезгливой досадой она задвинул ящик.
