Игнач крест - [71]

А теперь ей предстояло увидеть голову великого князя так близко, отрубленную голову дяди ее любимого друга и сверстника князя Александра! Боярышня невольно зажмурилась, но потом поняла, что не пристало дочери посадника выказывать слабость перед врагом, и, собрав последние силы, открыла глаза. Но то, что она узрела, невольно заставило ее вскрикнуть: перед ней лежала на ковре не голова великого князя Юрия Всеволодовича, с его белой кожей, крупным носом с горбинкой, голубыми глазами и седеющей окладистой бородой, — это была желтолицая голова молодого мужчины с черными волосами, торчащим впереди чубом и заплетенными над ушами косицами, с выпирающими скулами. Раскосые глаза были плотно закрыты, а язык слегка высунут.

Бэлгутэй, который только что поспешно развязал кожаные ремни и вытряхнул из мешка голову к ногам Бату, обрадованный тем, что собравшаяся над ним было гроза проходит мимо, выдохнул с ужасом:

— Чинкой!

Батый был потрясен. Суеверный ужас охватил его.

— Вот какой подарок привез ты мне от моего верного Бурундая, — мягко, даже как-то вкрадчиво сказал он наконец. — Хорошо, только вот мой меч раскалился от жажды мщения и жжет мне руку. Позволь охладить его кровью труса и предателя. — И, выхватив из ножен длинный китайский меч, лежавший около трона, он одним ударом заколол Бэлгутэя.

Александра за последние две недели видела больше людской крови, чем за всю предшествующую жизнь, да и больше, пожалуй, чем любая другая новгородка. Однако то была кровь, пролитая в боях. Когда же она невольно бросила взгляд на скрюченную на ковре, залитую брызнувшей кровью фигуру врага, она почему-то не испытала радости, к ней подступила тошнота, в глазах потемнело, и она безжизненно повисла на руках чародеицы. Не дожидаясь разрешения, та приподняла ее и, нашептывая ласковые слова своим певучим голосом, понесла боярышню за ширмы — на женскую, восточную половину юрты и опустила ее на подушку. Александра погрузилась в полудрему-полузабытье под увещевания чародеицы, которая опять вложила ей в рот несколько крошечных белых шариков. Неожиданно боярышня открыла глаза и попыталась встать — из-за ширм отчетливо доносился мужской голос, говоривший по-русски с неприятным присвистом. Голос переводчика вторил ему, коверкая русские слова.

Бату с непроницаемым лицом сидел на троне. Труп и отрубленную голову Чинкоя уже убрали. Перед ханом, брошенный ниц тургаутами, лежал боярский сын Федор Ярунович. Молодой красавец ноян с блудливыми глазами успел сорвать с него кожух и толкнуть на то самое место, где недавно был заколот Бэлгутэй. Бату приказал ему встать, Федор с ужасом обнаружил, что его руки и полы пестрядинной свиты испачканы кровью. Бату заметил этот испуг и спросил презрительно:

— Кто ты и кто прислал тебя?

— Я новгородец, гонец князя Переяславского, Киевского и Новгородского Ярослава, сына Всеволода Большое Гнездо, — как всегда подобострастно ответил Федор.

— Это не брат ли разбитого нами наголову и павшего в бою великого князя Юрия?

— Родной брат, — со вздохом подтвердил посол.

— Так, — презрительно скривился Бату, — мои войска по дороге сюда разгромили какой-то Переяславль-Залесский. Не тот ли это город, где княжил твой господин?

— Да, да, — с готовностью подтвердил боярский сын. — Это его отчина, его родовое княжество.

— Ну что же, такая же судьба ждет и Новгород, если твой князь не покорится мне, — сурово сказал Бату. — А ты будешь убит, как лазутчик, да и твой господин последует за своим братом.

На глазах Федора выступили слезы, и он с трудом, дрожащим голосом произнес:

— Нет такой силы, которая могла бы противостоять тебе, о великий хан. — И он упал на колени. — Я не лазутчик, готов служить тебе, и мой князь покорится тебе, а вот покорится ли Новгород, не знаю…

— Я не великий хан, — остановил его Бату и продолжал назидательно: — Великий хан, мой дядя Угэдэй, далеко отсюда, в столице вселенной Каракоруме, а я лишь верный подданный. Меня все называют Саин хан, что значит «Добрый хан». И в этом ты еще успеешь убедиться, когда тебе отрубят голову, если ты не объяснишь, как может не покориться Новгород, если покорится его хан, его повелитель?

— Новгород сам себе господин, — чуть ли не простонал Федор. — Князь и его дружина даже не могут жить в городе или купить в нем дома и землю, как и в волостях. Они живут в отдалении от Новгорода, когда новгородцы приглашают их к себе в военачальники и судьи, а когда захотят — могут сместить и выгнать. Как вече решит. Вот и сейчас князь Ярослав заперся в своих хоромах на Городище, поодаль от Новгорода, а посадник с тысяцким сами решают, что делать.

— О Тенгри — вечное божество, синее небо! О Этуген — богиня земли! — вскрикнул Бату. — Араты[119] выбирают и смещают ханов, повелевают ими! Ничего подобного я никогда не видывал и не слыхивал.

— Да, Добрый хан, но на вече верховодят роды боярские.

Бату с интересом продолжал допрос:

— Выходит, князь Ярослав уже не имеет власти в Новгороде?

— Кто знает, может, и имеет, — вздохнул Федор. — Новгородцы не раз испытали его крепкую руку. Могут и призвать вести их против тебя. Ведь все города новгородской земли уже ополчились: и Псков, и Руса, и Ладога, несть им числа… Если ты пощадишь меня, Добрый хан, я готов служить тебе и буду обо всем доносить. — И он ударил лбом о ковер, отчего у него уже и на лице появилось кровавое пятно.