Игнач крест - [70]

Он ударил камчой своего ахалтекинца, и тот помчался с места в карьер, перепрыгивая через костры. Воины шарахались от него в стороны, но не все успевали это сделать. Многие падали ниц при виде Саин хана.

Субэдэй поскакал наперерез, нагнав повелителя уже почти у самой опушки леса около его юрты, преградил ему дорогу своим мощным караковым жеребцом и хрипло прокричал:

— Вели растерзать дерзкую уруску!

Но Батый, уже успокоившийся, только дернул себя за жидкий ус.

— Ого, ты редко кричишь, мой верный баатур, но когда ты это делаешь, у тигра, лежащего в отдалении, лопается желчный пузырь. Не будем спешить. Убить просто, но мне нужны не мертвецы, а живые покорные подданные. Когда я сменю черное знамя войны на белое знамя с девятью хвостами, я на развалинах княжеств безмозглых и драчливых урусских князей создам великое государство, и мне нужны будут подданные, много подданных. К тому же эта дерзкая пленная пришлась мне по душе.

— Твои помыслы высоки, как небо, — медленно произнес Субэдэй. — Только я не знаю, зачем нужен кто-либо, кроме монголов, а уж эта-то уруска твоей подданной никогда не станет, тем более покорной.

— Посмотрим, — бросил Батый, направляя коня к своей юрте, перед входом в которую уже зажгли очистительные костры. — Как знать, может быть, она и нарожает мне еще сыновей, настоящих баатуров.

— Позволь мне удалиться, блистательный, — хмуро сказал Субэдэй. — Мне надо еще проверить караулы.

Бату кивнул и, подъехав к своей огромной, богато украшенной цветными кошмами юрте, спешился и вошел в нее, отодвинув ширазский ковер, закрывавший вход в южную часть юрты — часть коня. На полу лежали ковры и шкуры, стояли низкие столики и лавки, лежали шелковые подушки. В бронзовой печке пылал огонь. Дым поднимался вверх и уходил в круглое отверстие — тоно[118] в середине купола, через которое в юрту проникал дневной свет, но сейчас серебряные и бронзовые светильники уже горели. Бату сел, поджав ноги, на серебряный индийский шестиугольный, похожий на стол трон и глубоко задумался, погрузив руку в пиалу с кишмишем. Он не знал, сколько времени просидел так, когда его внимание привлек легкий шелест. Бату увидел склонившегося перед ним одного из своих тургаутов в синем чапане и с металлическим поясом в виде кобры, у которой голова служила застежкой.

— Что тебе? — недовольно спросил Бату.

— О великолепный Саин хан, к тебе прибыл гонец от баатура нояна Бурундая с вестью о победе и с великим даром.

— Кто этот гонец?

— Джаун-у-ноян Бэлгутэй.

— А, эта сухая жердь. Зови! — приказал снова повеселевший Бату. — О победе я знаю без него…

В юрту вошел высокий ноян в черном чапане с кожаным мешком в руках, глаза его рыскали по сторонам в предвкушении награды. Он молча повалился ниц перед Саин ханом.

— Встань и объясни, почему щит солнца столько раз поднимался и опускался, прежде чем ты привез мне добрую весть от моего полководца Бурундая? — грозно спросил Бату.

— Непобедимый, — быстро заговорил Бэлгутэй, — на всех дорогах урусы устраивают засады, нам с Чинкоем пришлось петлять по лесу, вступая в схватки с беглыми урусами. В одном из таких боев погиб Чинкой, а я чудом спасся и смог привезти к твоим ногам этот великий дар. — Бэлгутэй осторожно пододвинул к трону кожаный мешок.

— А где Бурундай? — смягчившись, спросил Бату.

— Он не может идти по твоему пути, блистательный, — на нем все опустошено, нет корма ни коням, ни людям; ему приходится двигаться кружным путем, захватывая еще не разоренные селения. Думаю, он все же скоро пожалует под твое черное знамя. Во всяком случае, он очень спешит.

— «Очень, очень спешит» твой баатур, — передразнил Бэлгутэя Саин хан. — Победив в битве при Сити великого хана урусов Юрия, он потерял голову от радости и теперь бережет свои сильно поредевшие тумены, рассчитывая прибыть, когда новгородский орешек будет уже расколот, чтобы насладиться победой и дележом добычи. Ладно, — остановил он хотевшего что-то возразить джаун-у-нояна. — Скажи лучше, какой дар ты мне привез?

— Я привез отсеченную голову хана Юрия, как ты повелел.

— Я так и думал… Привести пленную уруску — пусть увидит у моих ног голову своего повелителя. — Бату махнул рукой, и ноян с поясом в виде змеи сам поспешил исполнить приказ.

В ожидании пленной Саин хан продолжал расспрашивать джаун-у-нояна:

— До нас дошел слух, что Бурундаю удалось захватить в плен урусского хана Василька. Так ли это?

— Так, непобедимый. Так.

— Значит, он и его войско пополнят наши ряды?

— Он отказался от этой великой милости, и его пришлось казнить, подвергнув мучениям, а тело подвесить на крюк на сосне…

В это время в юрту ввели Александру Степановну два тургаута, и она, бледная от потери крови, подошла, опираясь на руку чародеицы, к самому трону.

— Позвать толмача, непобедимый? — спросил ноян со змеиным поясом.

— Не надо. Пусть переводит чародеица, она знает язык урусов. — И Бату повернулся к Александре. — Сейчас ты увидишь у моих ног голову своего повелителя, великого хана урусов Юрия, — сказал он и кивнул чародеице, чтобы та перевела, потом бросил Бэлгутэю: — Вынимай!

Перед мысленным взором боярышни промелькнул виденный ею еще в детстве, когда отец взял ее с собой во Владимир, выезд из Золотых ворот великого князя Юрия Всеволодовича с малой дружиной. Послышались тогда громкие звуки труб, и показался князь на могучем жеребце с белой отметиной на лбу. Он был в голубом корзно, прихваченном на левом плече запоной, украшенной самоцветами, серебряная княжеская гривна обручем охватывала шею, в высоком блестящем шлеме, с мечом у пояса в ножнах, усыпанных жемчугом. За ним, звеня оружием и доспехами, с разноцветными флажками на поднятых пиках, ехали дружинники. И столько радостной и могучей силы было в лицах князя и его сотоварищей, что она, чуть не с молоком матери воспринявшая, как и все новгородцы, настороженное отношение к князьям, невольно восхитилась.