Иглы мглы - [2]

А сейчас сожалею о том,

что не вел заповедной тетради;

может, прозы подвинулся б том…

Смысл — он есть иногда в маскараде.

И пройдясь повзрослевшей рукой

по наивным смешным откровеньям,

вдруг поймешь, что обязан строкой

груде старого стихотворенья.

3.01.

* * *

Осталась на губах пыльца

волшебного цветка Надежды…

Как странно! — я не ведал прежде

подобной чуткости лица.

То явь была иль сон случайный?

Прикосновеньем потрясен,

я убеждал себя вначале,

что это был, конечно, сон.

Но тотчас вспомнил предсказанье,

ту карточную ворожбу,

атеистическим сознаньем

испытывая к ней вражду.

Сбылось! — зачем я заставлял

раскидывать по кругу карты?

Передо мной разверзся кратер,

и я на облаке стоял.

И птицы свили хоровод,

и миг столетьем обернулся,

и съежился в минуту год,

и невредимым я проснулся.

Сбежал с воздушного крыльца,

на службу зашагал прилежно…

Печального цветка Надежды

легко стирается пыльца.

21.04.

* * *

Н. О.

Поздней ночью — к Ларисе! К Ларисе!

по размытому мартом снежку…

В слюдяном разварившемся рисе

поскользнуться легко сапожку.

Поздней ночью по улице гулкой,

где лишь ветер плечист и речист,

страстотерпица тащит придурка,

он прилип, как березовый лист.

Поздней ночью — как вымерли — в доме

только лифта гуляет кадык.

Сей летающий гроб похоронит

на минуту — последних живых.

Поздней ночью пришедших с игрою,

разрушителей дивного сна.

Но Лариса простит и откроет,

и плеснет на дорожку вина.

Поздней ночью, метро разрывая

ледяное пространство тоски,

два бездельника, два попугая

тщатся мыслей слепить черепки.

Поздней ночью все души в полоску,

их несходство наветов страшней.

И в Филях ты поправишь прическу,

в Лихоборах я сброшу кашне…

На рассвете едва ли поверю

в снежный обморок, в лунный вояж…

Неужели две сонных тетери

поднимались на пятый этаж

поздней ночью — к Ларисе, к Ларисе…

И в стандартные двери стуча,

каждый был друг от друга зависим,

негодуя, смеясь и ворча.

И тяжелого неба десница

вместе с шуйцей широкой земли

не давали в темнице тесниться

и к бессмертному свету влекли.

10.04. - 24.07.

* * *

Чашечка кофе в кафе "Марс".

Жизнь на Голгофе не жизнь — фарс.

Хочешь, не хочешь — держи форс,

выпятив мощный торс.

Круг повторяется — круг крут.

Крепче, седок, обхвати круп.

Помни, что подешевел креп,

случай давно слеп.

В рифму сказал — получай балл.

Не угадал — покидай бал.

Скажут потом: "Человек был,

не умерял пыл".

Чашечка кофе в кафе "Марс".

Жизнь для поэта порой — фарс.

Если всерьез, то — свивать трос

весь из шипов роз.

2.09.

СТАНСЫ

Без устали мотают люди

истории большой клубок;

и шар земной обмотан будет

витками огненных дорог.

Но ты мне помнишься иначе,

еще не начат спор веков,

и умеряет пыл горячий

ладонь прозрачных родников.

И что-то папоротник шепчет

доледниковое, свое;

и ветер тихо гладит плечи,

и птица без конца поет.

Я знаю: шум твоих заводов

надолго пенье заглушил;

и вместо небосвода — сводов

бетонных этот мир вкусил.

Крапиву жгучую бичуя,

искоренив чертополох,

не сразу человек почуял,

что быт не этим дик и плох.

К чему преследовать огнями

растений дикую орду?

Их выкорчевывать с корнями

себе отыскивать беду.

Стоят столбы — посланцы света,

топорща мертвое литье;

но если будет вся планета

бетонной, что житье-бытье?

Пускай дома — дворцы, как в сказке.

Но если и репей исчез,

и вместо горок — на салазках

мы падаем по скатам рельс…

История — она пытлива.

Она рассудит: что и как.

Но ты живешь нетерпеливо,

мой современник, маг бумаг.

Ты даже мельницы старинной

крыло не хочешь сохранить,

а что до свечки стеаринной,

то предпочел вольфрама нить.

Тому нисколько не перечу.

Прогресс на то он и прогресс,

но неужель на гуттаперчу

бездумно мы сменяем лес?

Какой он — лиственный иль хвойный,

с грибами или без грибов,

но он — живой. И с ним спокойней,

чем в царстве каменных столбов.

Пока еще на ветках шишки,

и есть, где побродить пешком,

и даже косолапый мишка

нам не по Шишкину знаком…

Я все о том же: о природе,

где все бездумней и тесней,

а значит, в некотором роде

о нашем с вами естестве.

Понятно, человек — не птица.

Он смеет. Строит. Царь и бог.

Он на деревьях не гнездится,

а для зимовки жидок стог.

Но размышляя над итогом

своих свершений и проказ,

не нужно быть царем и богом,

вот старшим братом — в самый раз.

Без устали мотают люди

истории большой клубок;

и шар земной обмотан будет

витками огненных дорог.

Сложны не те уже задачи.

Пока не кончен счет веков,

пусть нам умерит пыл горячий

ладонь прозрачных родников.

30.09.

ИЗ ЦИКЛА "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"

* * *

Призываю немилость Господню.

Я хотел бы скорей умереть,

чтоб не мучиться в этом Сегодня,

захороненный Прошлым на треть.

Что мне нового Завтра разводы?

Нефтяное пятно на реке?

Если влажные черные своды

будут бархатно льститься к руке.

И еловый распластанный ящик

поплывет, как священный ковчег,

чтоб питаться одним Настоящим,

чтобы с Прошлым проститься навек!

8.12.

ДВА СОНЕТА

1

Я барабаню рифмами давно.

Терзаю слух. Порою множу слухи.

И во Вселенной скромное окно

я ковыряю, словно мальчик в ухе.

Рассеянно. Мечтая о кино.

О новом прапрадедовском треухе.

И тихо ткется жизни полотно.

Жужжит веретено подобно мухе.

Откуда я? Кто я? Да все равно

беззубой обезумевшей старухе.

Вот нож взяла — обрезать нитку, но

задумалась: "Что за жужжанье в ухе?"

Вот так я продлеваю жизнь мою.

А с виду — о забвении молю.