Иешуа, сын человеческий - [20]

Но его готовили, он это пока еще не вполне осознал, к более серьезному — к мессианству и жертвенности.

Иерофант почувствовал еле заметную фальшь в ответе Иисуса, прожег его взглядом, как и в первый раз, когда он совершил оплошность, — Иисус поспешил повторить свое согласие с большей уверенностью.

— Да!

И вот — аллея. Хотя, если честно признаться, Иисуса удивило, отчего жрецы называли аллеей пусть даже широкий проход, прорубленный в скале? Скорее тоннель. Единственное право так именоваться, как можно было предположить, имелось только потому, что проход не имел свода. Возможно, однако, еще и оттого, что на всем протяжении прохода вплотную к гладким каменным стенам стояли, словно стражи порядка и справедливости, сфинксы.

Очень медленно шел иерофант по аллее: пусть молодой спутник его всмотрится в лица сфинксов, в обелиски, которые как бы окаймляли сфинксов. Пусть сразу почувствует магическую силу и сфинксов, и обелисков, их символическое значение, хотя галерея символов еще далеко впереди, и дойдет ли Иисус до нее, еще никто не может сказать определенно, но первое впечатление очень важно для его дальнейших решений и действий.

Несколько ступенек в конце аллеи, и — дверь в уютный храм. Иерофант провел Иисуса через его залы без остановок к статуе богини Изиды, Великолепная, словно живая, Изида сидела с задумчиво склоненной головой, а на ее коленях лежала закрытая книга. Изида была обнажена, и лишь лицо ее закрывала выточенная из камня завеса, казавшаяся, однако же, легкой, воздушной. Под статуей стояла надпись: «Ни один смертный не поднимал моего покрывала».

Справа от Изиды — колонна красного мрамора, слева — черного…

Иерофант положил на плечо Иисусу руку. Мягкую. Теплую. С предостерегающей теплотой зазвучал и его голос:

— Перед тобой дверь в тайное святилище. Обрати внимание вот на эти колонны: красная символизирует восхождение духа к свету Озириса, черная означает его пленение в материи, которое может окончиться полным уничтожением и материи, и самого духа. Я говорю тебе, Иисус, это потому, что каждый, кто соприкасается с нашим учением, подвергается великому риску. Слабого или порочного ждет либо безумие, либо смерть. Одни лишь сильные духом и добрые обретают с нами жизнь и бессмертие. Очень много легкомысленных входило в эти двери только для того, чтобы больше не выйти обратно живыми. Впереди — бездна, которая возвращает назад лишь сильных духом и смелых, таких, кого первыми из людей благословил на великие свершения Творец Всего Сущего.

Иерофант умолк, но Иисус понял, что речь его не окончена, что пауза именно для него, чтобы осмыслил он услышанное, и не ошибся в своем предположении: иерофант, все так же держа руку на плече Иисуса, заговорил вновь, теперь уже тоном заботливого отца:

— Подумай, Иисус, основательно о том, куда ты направляешься, о той опасности, какая ожидает тебя. И если твое мужество несовершенно, если душа не готова к подвигу, откажись вступить вот за эту дверь, ибо после того, как она затворится за тобой, отступление уже невозможно.

Всего несколько секунд молчания, но в голове вихрь воспоминаний, того, что пережито и прочувствовано и в пути из Египта на свою родину, и в годы тайной учебы у Ессеев, и особенно в долгие дни искушений в тайной пещере — дни борения желаний и сомнений; и наконец, об окончательном решении. Твердом. Бесповоротном. А еще одна школа, как он посчитал в данный момент, не станет помехой на его пути к цели, а наоборот, поможет более плодотворно нести свое слово людям.

— Я готов переступить порог Святилища!

Сказано это было настолько искренне, что иерофант, похлопав Иисуса по плечу, молвил порывисто:

— Благословляю тебя!

Увы, дверь не отворилась. Изида как сидела в глубочайшей задумчивости, так и осталась неподвижно сидеть. Иерофант же повелел:

— Следуй за мной.

Иисусу еще предстояло целую неделю провести в подчинении у служителей храма, исполняя все их поручения, как самому последнему рабу, и не роптать, а набираться сил и мужества для предстоящего рискованного шага в неизвестность. Одно лишь отличало Иисуса от рабов храма: он не только смиренно исполнял самую грязную работу, но вместе со жрецами свершал омовения и слушал священные гимны. И еще одно отличие: он не мог произнести ни одного слова, не мог издать ни одного звука — полное молчание.

Да, это было поистине истязание смирением, особенно тяжкое оттого, что Иисус уже пережил торжество Великого Посвящения и никак не мог ожидать подобного унижения.

В самые трудные моменты этого недельного унизительного испытания он успокаивал себя повторением пророчества Исайи: «Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст своих; как овца, веден Он был на заклание, и, как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих».

Вот, наконец, испытание на самообладание и самодисциплину окончено. Пара неокоров, дождавшись полной темноты, повели Иисуса к двери в Святилище — Изида мягко отодвинулась, и они оказались в совершенно темном зале, весьма узком и длинном. Когда глаза немного привыкли к темноте, Иисус увидел, что зал будто бы был наполнен статуями, тела которых были людские, а головы зверей, птиц и гадов: львов, быков, орлов, соколов, змей — тут вдруг все это многоголовье хищников засветилось, и Иисусу показалось, что они вперили именно в него злобные взоры. К тому же в этом ужасном свете стали отчетливо видны зубы хищников, готовых накинуться на смельчака и растерзать его.