Иерусалим - [129]

   — Так пусть это испытание превратит их в пищу для червей, — раздражённо бросил султан. Тон племянника не нравился ему.

Али сердито глянул на него:

   — Ты мог бы по крайней мере оказать им честь, заметив, что они доблестны.

   — Я заметил, что они почитают своего Бога. Что, ты стал им верить? Уж не сделался ли ты тамплиером?

Али побелел, сделал шаг вперёд. Султан поджал губы, удивляясь, что за шайтан искушает его племянника. На склонах Хаттина вновь строились тамплиеры, с флангов — другие рыцари. Сейчас они опять двинутся на султана. Он приготовился к новой атаке.

Прошло полдня — и тамплиеры и светские рыцари снова пошли в атаку на центр сарацинского войска. Триполи скакал на левом фланге, но когда атака началась — отвернул и повёл своих людей в другом направлении, прямо на бедуинов на западном краю султанова войска. Всадники в белом, застигнутые врасплох, раздались, а Триполи со своими сорока всадниками и дюжиной других рыцарей галопом пронеслись в прорыв и помчались прочь по равнине — на свободу. Не останавливаясь, даже не оглядываясь, они исчезли на севере, в холмах. Прочие христиане бросились было за ними, — но едва они повернули, как сарацинское войско зажало их с фланга. Бедуины сомкнулись перед самым их носом. Оставшиеся в ловушке, измождённые, полумёртвые от жажды, франки оттянулись назад, на склон, где всё ещё трепетал алый шатёр короля.

Де Ридфор галопом подскакал к королю.

   — Говорил я тебе, что он предатель! — выкрикнул он. — Говорил я тебе!.. — Не находя слов, он махнул рукой в ту сторону, где исчез Триполи.

Керак, который скрючился в седле, едва дыша, поднял голову. Он потерял большую часть своих людей — кто погиб, кто умирал сейчас, измождённый, валяясь на земле, с безразличием во взгляде.

   — Не Триполи привёл нас к этому, — сказал он. — А ты, тамплиер.

Де Ридфор стянул шлем; глаза его щипало от пота, и он отёр их полой сюрко, отчего ему, разумеется, ничуть не полегчало. К нему подбежал сержант с мокрым лоскутом, но и это не помогло.

   — Мы ещё победим. Такому отребью нас не одолеть. — Он ожесточённо поскрёб лицо; щёки его ныли.

Был полдень. Зависшее над головой солнце било наотмашь по склону. Магистр не ел со вчерашнего дня и не пил ничего с рассвета. Раненая рука, примотанная к туловищу, ныла от плеча до кончиков пальцев.

Он не верил, что они побеждены. Бог не отдаст Иерусалим язычникам; если его войско падёт — Иерусалиму конец.

Склон перед магистром был истоптан в пыль. Чуть поодаль лежал мёртвый конь. По широкому, залитому солнцем холму простёрлись воины — кто мёртв, кто ранен, кто слишком устал, даже чтобы поднять голову. А у подножия стояли сарацины, непробиваемые как стена.

Король тихо сказал:

   — Мы побеждены. Иерусалим беззащитен. Да смилуется Господь над моими женой и ребёнком.

Де Ридфор рывком повернул к нему голову, хотел сказать что-то саркастически-уничтожающее, — но решил, что игра не стоит свеч. Он направил коня мимо короля, туда, где, слезши с измотанного коня, стоял и смотрел вслед Триполи Раннульф Фицвильям.

   — Я же говорил, что он предатель, — повторил де Ридфор, но Раннульф, даже не взглянув на него, пошёл прочь, ведя в поводу коня.

Де Ридфор устроил руку на луке седла. В груди у него ныло. Он смотрел вниз, на стойкую, несминаемую стену сарацин. Страх волной подступил к сердцу — магистр отбросил его. Он найдёт выход. Он — Жерар де Ридфор, не ведающий поражений. Бог не допустит его поражения. Он стал пристальнее смотреть на сарацин, выглядывая то, что просмотрел раньше, — слабину, ключ к победе. Однако взгляд его наткнулся на нечто иное.

Чуть ниже, на истоптанном склоне, Раннульф Фицвильям и Стефан л'Эль складывали камни в кучку. Остальные рыцари строились перед этим примитивным алтарём. Вот Раннульф выпрямился, обнажил меч и воткнул его меж камней остриём вниз — точно крест.

У де Ридфора перехватило дыхание. Они собираются служить мессу! Впервые он видел, как это делается, — ересь, преступление, в которое не стоит быть замешанным офицеру. Де Ридфор оглянулся — не видит ли кто ещё. Он понял: Раннульф считает, что они обречены, а потому нет нужды прятаться.

Магистр спустился поближе к ним. Тамплиеры молча собирались к причастию. Раннульф стоял перед алтарём; подняв руки и склонив к кресту голову, он начал мессу. Остальные произносили молитвы вместе с ним — «Credo», «Miserere», «Domine, non sum dignus». Слушая всё это, де Ридфор закаменел. Мир разбился, как яйцо, и всё в нём было ново. Он вдруг осознал свою неправоту. Он слишком мало думал. Ему казалось, что он вынашивает великие планы, — на деле же он всего лишь возился в своём крохотном закутке. Теперь правда разверзлась перед ним, подобно бездне.

Они проиграют. Он проиграет. Так хочет Бог.

Раннульф воздел чашу перед перевёрнутым мечом.

   — Это моя кровь.

Де Ридфор продвигался вперёд, к краю последнего ряда, к юноше-рыцарю, который с открытым ртом смотрел на происходящее. Магистр перекрестился. Древние слова, знакомые ему с детских лет, прозвучали сейчас будто впервые. Он знал: Бог здесь, Бог следит за этой битвой. Он, Жерар де Ридфор, привёл рыцарей Господних сюда, к погибели. Чаша дошла до него — сухая. Вместо облатки — клочок травы. Он притворился, что пьёт из чаши, прикусил травинку. Раннульф шёл вдоль ряда. Колени де Ридфора дрожали. Он боялся, как малое дитя. Раннульф остановился перед ним.