Иерусалим, Хайфа — и далее везде. Записки профессора психиатрии - [14]

не обошел нас стороной. Наиболее тяжелым было второе полугодие 1990 года.

Еще будучи в ульпане, я заинтересовался исследованием психологической адаптации репатриантов. Разработав специальный опросник[24] и сделав несколько десятков копий за свои деньги, я стал раздавать анкеты в том же самом ульпане. Так начинался мой первый научный проект, который стал впоследствии национальным (смотри отдельный очерк).

Первый компьютер

Наше финансовое положение в первый год жизни зависело не только от помощи государства. Выезд в Израиль на постоянное место жительства в 1989 году был сопряжен с немалыми личными затратами на покупку билетов, отправку багажа и отказ от гражданства. Еврейское агентство (Сохнут) в Израиле вернуло нам стоимость этих расходов[25]. С 1990 года все расходы репатриантов Сохнут оплачивал до репатриации. Таким образом мы неожиданно оказались обладателями немалого состояния. Поэтому первое, что пришло мне в голову, — купить персональный компьютер. Мальчики были в восторге от такой идеи. Мир стоял на пороге дигитальной революции. Примерно за два года до репатриации я получил для своей лаборатории персональный компьютер. Освоив работу на нем, мы стали развивать медицинские экспертные системы. Сыновья прилипли к компьютеру с первого раза и надолго.

В то время персональный компьютер простейшей конфигурации с твердым диском в 20 Мгб (сейчас это смешно!) стоил порядка 4000 шекелей (около $ 1500). Решено — сделано. Через несколько дней новенький компьютер красовался у нас дома, став первым положительным фактором против многих стрессогенных. Мы с сыновьями быстро освоили его, что всем помогло в дальнейшем трудоустройстве. Эдик углубился в программирование, став впоследствии хорошим специалистом. Исраэль не остался в стороне и впоследствии выбрал электронику. Я освоил пакет программ для статистического анализа данных научных исследований. Таким образом, вложив средства в наше образование, мы получили хорошие дивиденды.

Встреча с «домом»

В мае 1990 года, когда мы закончили курс ульпана, пришел контейнер с нашим багажом, отправленным восемь месяцев тому назад. Вещи оказались подмоченными при транспортировке морем, но мы были им очень рады. Чего там только не было: альбомы и ящики с книгами, постель и посуда, домашняя утварь, шахматы, одеяла, оконный кондиционер (?!), мебельный гарнитур и даже ботинки с коньками. Было ощущение, что часть нашего дома догнала нас, напомнив о непрерывности жизни. Это было что-то с чем-то, как любит восклицать мой друг Владимир Либуркин. Все домочадцы воспрянули. Квартира приняла обжитой и знакомый нам вид. Однако к исходу первого года аренды хозяин продал ее, и мы переехали в другую квартиру, в соседнем районе — Писгат Зеев, взяв «наш дом» с собой. Но не буду забегать так далеко.

Неврология или психиатрия?

Перед началом поиска работы мне надо было выбрать медицинскую специализацию. Для многих врачей это может показаться странным, но не для меня. Дело в том, что моя врачебная практика и научная работа были связаны семь лет с невропатологией, а последующие 13 лет — с клинической психиатрией и психиатрической генетикой. Опубликованные статьи были посвящены как проблемам невропатологии, так и психиатрии. Обе мои диссертации выполнены по темам биологической психиатрии. Таким образом, в свои 42 года я мог работать в любой из этих областей. Разумеется, я собирался многому поучиться, предполагая, что медицина в Израиле опережала советскую медицину. Я имею в виду методы диагностики, лекарственные средства, программы реабилитации и законы.

Решив проверить все возможности, я разослал свою биографическую справку (curriculum vitaе — CV), где был представлен обзор практических навыков, клинического и научного опыта в неврологии и психиатрии. Первым пришел ответ из отделения неврологии под руководством профессора Амоса Корчина из медицинского центра Тель-Авива «Сураски» (знаменитая больница «Ихилов»). В согласованное время я открыл двери его клиники. Меня встретил ординатор, который провел обзорную экскурсию по отделению и лабораториям. Первое, что бросилось в глаза: весь коридор был заставлен диагностическим оборудованием и научными приборами. В отделении было всего 20 больных, но восемь врачей и профессор. С Амосом мы быстро нашли общий язык, хотя мой английский был много хуже его. Врачи здесь не пользовались неврологическими молоточками за ненадобностью. Зато с разными приборами они управлялись виртуозно. В конце беседы Амос предложил мне пройти полную специализацию в его отделении (4,5 года и два экзамена), сказав, что я смогу заниматься и научными исследованиями. Я поблагодарил его. Психологически я не был готов положить на специализацию почти пять лет.

Следующее приглашение поступило из хайфского центра «Рамбам», где было несколько психиатрических отделений и поликлиника, которые оказывали помощь населению крупного города и северным районам страны. Все отделения были открытыми и очень похожими на клиники Томского НИИ психиатрии. После знакомства и беседы мне предложили частичную специализацию: два года вместо четырех с половиной лет и сдать устный экзамен. Хотя предложение было справедливым, учиться «на психиатра» мне тоже не хотелось. Я надеялся пополнить свои знания в условиях «делюкс», то есть работая психиатром. Вполне возможно, что я переоценивал свои знания и опыт, но знать наверняка я этого не мог.