Иерусалим, Хайфа — и далее везде. Записки профессора психиатрии - [11]
Сленг и ляпы
Положительные эмоции — это эмоции, которые возникают, если на все положить.
Михаил Жванецкий
Следующий этап погружения в иврит наступил с началом работы в больнице, о чем будет рассказано в другом очерке. Поскольку библейский иврит был хорош в описании обрядов и молитв, но абсолютно неприспособлен к повседневному использованию, пришлось придумывать буквально тысячи новых слов, а с ними родился и сленг. Понимание сленга чрезвычайно важно, если вы пытаетесь понять культуру народа и страны.
Иврит богат сленгом и словами, перешедшими из русского, английского, арабского и идиша. Например, в иврите есть русизмы, причем не только расхожее ругательство «лехкибенимат» («иди к такой-то маме»). Оно произносится одним словом. На остановке автобуса можно услышать: «Эйфо хаотобус хамехурбан?» «Мехурбан» — это сленг. На русский фраза переводится: «Где этот сраный автобус?» «Сабаба» (араб.) — отлично, все хорошо, согласен, приемлемо. «Халас!» — выражение недовольства; хватит, прекрати, надоело. Среди студентов популярны неологизмы «леитпахмель» — опохмелиться и «леистагрем» — принять сто грамм. «Чик-чак» — быстро, легко, не напрягаясь; «стам» — просто так, даром, зря.
Знание этих и сотен других слов и поговорок на иврите помогает лучше общаться с израильтянами, понимать контекст и смысл услышанного. Эта тема интересна, но она неисчерпаема.
Хотя израильтяне очень толерантны к языковым ошибкам, некоторые мои ляпсусы были анекдотичными и весьма неприличными. Например, представляя новую пациентку на утренней планерке, я хотел сказать, что планирую стабилизировать («леазен») ее душевное состояние, но ошибочно сказал «лезаен»[21]. Глаголы звучат очень похоже, но смысл драматически отличается. Все доктора гомерически смеялись, до слез! Я недоумевал и смущался, не понимая, в чем дело, а когда мне объяснили, то было не до смеха. Опубликовано много подобных казусов на эту тему[22].
Рабочий иврит
В 1991 году я начал работать старшим врачом в Центре психического здоровья «Тальбие» и продолжал погружаться в иврит: учил слова, читал и писал истории болезни. Главный врач профессор Игаль Гинат разрешил мне дежурства по больнице, а позднее — в приемном отделении. Дежурить я хотел для того, чтобы понять изнутри, как работает больница. Это было правильно, но при моем знании иврита дежурства превратились в безумство, похожее на самоубийство. Судите сами. Однажды во время ночного дежурства больной упал с кровати и повредил себе бровь. Надо было наложить три-четыре шва, что технически не составляло для меня проблемы. Однако я не знал, как попросить медсестру на иврите дать мне все необходимое (иглы, нитки, зажим) для этой процедуры. В ульпане такие слова не учили. Выручил второй дежурный врач, медсестра принесла все необходимое, и бровь была зашита. Но чего это мне стоило? Лучше и не вспоминать.
Другим тестом на выживание был прием больного в больницу. Если бы пациенты знали, когда я дежурил в приемном отделении, они бы не приходили. Но они не знали, и как назло именно в дни моего дежурства им нужна была помощь в нашей больнице. Так мне казалось. Я в тот период понимал не более 20 % из рассказа и интервью пациента, обратившегося за помощью в приемное отделение. Мне охотно помогали дежурные медсестры, переводя многие слова на «легкий иврит». Как же я им был благодарен! Я очень полагался на невербальное поведение пациента, его жесты, поведение, мимику и т. д., по которым оценивал тяжесть психического расстройства. Если же надо было госпитализировать пациента, то до утра я писал и переписывал его историю болезни. Мне было стыдно и больно за мои истории болезни, но выхода не было. А на следующий день после дежурства надо было продолжать работать в своем отделении. После обеда наваливалась усталость и усиливалось желание поспать, но до конца рабочего дня (в 16 часов) было далеко. И таких дежурств было четыре — шесть в месяц. Я прекратил дежурить только через два года.
Медленно, но мой иврит улучшался. Параллельно русская речь ухудшалась, она стала включать ивритские слова, как, впрочем, и текст этой книги. Этим грешили все репатрианты. Русский язык, естественно, оставался родным языком, и дома мы говорили по-русски, но с ивритскими добавками и интонациями. Есть слова, которые употреблялись повседневно даже теми, кто не знал иврит: «мазган» — кондиционер, «шмира» — работа охранником, «никайон» — уборка, «мисрад» — кабинет, «хешбон» — счет, «ирия» — муниципалитет и многие другие.
Особенно полезными были психотерапевтические беседы с пациентами — носителями языка. Одна из моих частных пациенток Хана стала моим лучшим учителем. Мы встречались еженедельно в клинике и беседовали в течение часа. У нее было право поправлять меня, что доставляло ей особое удовольствие. Задавая ей вопросы, я пытался понять ответы как можно точнее. Приходилось преодолевать стеснительность и многократно переспрашивать. Другого способа овладеть ивритом для работы я не находил. Польза была взаимной. Хана страдала от шизоаффективного заболевания и часто госпитализировалась. Изменив ей лечение и ее отношение к себе, мне удалось научить ее «жить с болезнью». Она перестала нуждаться в госпитализации, а мелодия моего иврита постепенно приобретала характерное звучание иврита израильтян. Хана опубликовала и подарила мне сборник своих стихов на иврите, которые я читал ей вслух. Она наблюдалась у меня много лет, даже тогда, когда я уже не жил в Иерусалиме.
Автор, известный ученый и врач-психиатр, откровенно рассказывает о своей жизни и перепетиях карьеры. Читатель узнает об эволюции пионера и комсомольца в инакомыслящего интеллигента, о «блефе коммунизма» и генезисе антисемитизма, о причинах Исхода из СССР. В Израиле автор прошел путь от рядового врача до профессора Техниона. Научные работы принесли ему заслуженную международную известность. Книга адресована широкому кругу читателей.
Князь Андрей Волконский – уникальный музыкант-философ, композитор, знаток и исполнитель старинной музыки, основоположник советского музыкального авангарда, создатель ансамбля старинной музыки «Мадригал». В доперестроечной Москве существовал его культ, и для профессионалов он был невидимый Бог. У него была бурная и насыщенная жизнь. Он эмигрировал из России в 1968 году, после вторжения советских войск в Чехословакию, и возвращаться никогда не хотел.Эта книга была записана в последние месяцы жизни князя Андрея в его доме в Экс-ан-Провансе на юге Франции.
Королева огромной империи, сравнимой лишь с античным Римом, бабушка всей Европы, правительница, при которой произошла индустриальная революция, была чувственной женщиной, любившей красивых мужчин, военных в форме, шотландцев в килтах и индийцев в тюрбанах. Лучшая плясунья королевства, она обожала балы, которые заканчивались лишь с рассветом, разбавляла чай виски и учила итальянский язык на уроках бельканто Высокородным лордам она предпочитала своих слуг, простых и добрых. Народ звал ее «королевой-республиканкой» Полюбив цветы и яркие краски Средиземноморья, она ввела в моду отдых на Лазурном Берегу.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга о человеке, который оказался сильнее обстоятельств. Ни публичная ссора с президентом Путиным, ни последовавшие репрессии – массовые аресты сотрудников его компании, отъем бизнеса, сперва восьмилетний, а потом и 14-летний срок, – ничто не сломило Михаила Ходорковского. Хотел он этого или нет, но для многих в стране и в мире экс-глава ЮКОСа стал символом стойкости и мужества.Что за человек Ходорковский? Как изменила его тюрьма? Как ему удается не делать вещей, за которые потом будет стыдно смотреть в глаза детям? Автор книги, журналистка, несколько лет занимающаяся «делом ЮКОСа», а также освещавшая ход судебного процесса по делу Ходорковского, предлагает ответы, основанные на эксклюзивном фактическом материале.Для широкого круга читателей.Сведения, изложенные в книге, могут быть художественной реконструкцией или мнением автора.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.