Иероглиф - [86]
– Эту стройняшечку?
Ну, конечно, он помнил стройную светскую Юлию, завсегдатайку увеселительных мероприятий, ведущую популярных передач. Ее съемочные группы неоднократно приезжали к нему в его большую бестолковую квартиру, расставляла софиты по пыльным углам и рыскала жадными до сенсаций глазами: вдруг где-нибудь валяются трусы или использованный презерватив…
«Да было ли ей двадцать пять?» Нет, не было. Девушка была моложе его собственных многочисленных детей.
– Жена! – рявкнул Випов. – Где ты?
Как обычно, он ее не видел и не замечал, потому что это была хорошая жена.
Жена стояла рядом, сморщив худенькое серьезное лицо, и причитала:
– Какая ужасная смерть!
Затем она бросилась звонить по телефону своим бесконечным кикелкам Моро с двумя детьми от Шалико – выяснять подробности трагедии.
Из кикелок никто ничего не знал, но все получили конверты с приглашением на церемонию прощания.
Завтра наступило своевременно. Ночь ушла на составление гардероба для церемонии прощания с безвременно усопшей. Постепенно отходя от приятных впечатлений европейского турне, Випов начинал даже чувствовать нечто вроде большой тайны, связанной со смертью, безусловно, совершенно светской, совершенно защищенной ото всякого внешнего воздействия девушки.
– Думаю, это самоубийство… – задумчиво сказал жена, закуривая сигарету.
…Чиновнику столь невысокого ранга не прорваться сквозь милицейские кордоны. Машина без мигалки и без пропуска-вездеходки с триколором уже не ездец по заповедным местам. Даже бывшего депутата еще узнают стражи порядка в лицо, но уже не пропускают на машине к золотому порогу, например, к входу в VIP-зону. Приходится вылезать, вытаскивать из машины своих не слишком проворных дам, в черных туфлях на каблуках, и топать по лужам как все смертные. Как простые смертные.
Сколько виповских похорон посетил на своем веку Григорий Григорьевич и всегда поражался одной и той же простой мысли: все люди смертны. Все мы, богатые, бедные, важные и очень важные, умираем, и на следующий день о нас забывают все, кроме самых близких. Кроме нескольких жен и детей. А они вспоминают нас через свои обиды, которые мы им сделали при жизни.
Тех, кто цветут и пахнут при жизни дорогим одеколоном и коньяком, после смерти формалинят и замораживают, чтобы хватило на три часа прощания. Другие, выдающиеся, как Ленин, или Ким Ир Сен, вождь северокорейского народа, после смерти лежат в хрустальном гробу и всегда пахнут нехорошо, так, что приходится дышать в надушенный платочек, изображая скорбь при посещении Мавзолея.
Григорий Григорьевич объездил много стран, в том числе и Северную Корею, страну, закрытую для посторонних глаз. Делегацию русских депутатов, как наиболее близких корейцам по идеологии, доверительно отвезли в Мавзолей вождя Ким Ир Сена. Величественное здание корейского Мавзолея расположено террасами в райских садах, посаженных трудолюбивыми корейскими коммунистами. Деревья там подобраны умелыми садовниками так, что цветовая гамма напоминает нежную восточную акварель – тонкие переходы от зеленого к оливковому, желтому, коричневому и бледно-сиреневому.
В этом раю гигантский Мавзолей великого вождя выглядит сказочным замком волшебника. Внутри замка – черный мрамор, скромное матовое золото, бесшумные эскалаторы метро, которые возносят скорбных посетителей вверх, в виповский рай. Там в хрустальном гробу на золотых цепях покоится великий вождь, выпотрошенный умелыми врачами как чучело гималайского медведя. Но пахнет он нехорошо.
…Жена по дороге к Дворцу профсоюзов церемонно обходила замороженные по краям лужи, а дочка топала по ним как слон, разбрызгивая талый снег и демонстрируя презрение к той цене, которую Випов заплатил за ее пафосные черные туфли на тонких каблуках.
В VIP-зоне, расположенной в торце Дворца профсоюзов, играла тихая живая музыка. Скорбный оркестр. Все пространство было убрано живыми цветами белых, желтых и черных оттенков. Горели толстые желтые свечи, красиво оплывая на хрустальные подсвечники. Задрапированные фиолетовым крепом окна лили тусклый свет на недоуменных гостей.
– Здравствуйте, проходите, – встречал гостей погруженный в непроницаемый туман печали церемонимейстер, напоминающий театрального трагика. – Скоро начинаем. Ждем только Зомбария Зомбарьевича.
– Самого Зомбария Зомбарьевича? – напряг Випов слух. – Неужели?
– Конечно. Ведь Юлия – его племянница…
«С каких это пор племянница…» – удивился про себя Випов, но вслух выражать свои неуместные сомнения не стал.
Как всегда на VIP-мероприятиях, здесь были ВСЕ люди. Если говорят «ВСЕ люди», значит, действительно все люди. Остальное население – это не те люди. Или не люди вовсе. Здесь был вежливый Егор Г., как китайский божок, он любезно кланялся каждому входящему, даже тем, чье имя не помнил и чье лицо смутно брезжило в его перегруженной памяти. Толстый адвокат Андрей М. стал худенький и тоже приветливо всем кивал. Анатолий Ч., наоборот, стал толстый.
В большом зале по соседству сдержанно гудели девичьи хоры. Из любопытства заглянув туда, откуда доносился этот притягательный девичий гомон, Випов возбудился: зал был полон прелестных дев в воздушных туалетах, под органзой которых просвечивали белые ноги и ослепительные руки. Зал был полон белых цветов. Пахло изумительными духами. На мраморном постаменте возвышался изысканный гроб, увитый бледно-оливковым шелком с шелковыми цветами. В гробу лежала она, Юлия, в белой фате, в платье цвета сливочного масла… Лежала как живая. Она было великолепно украшена, казалось, это была не усопшая девушка, а свадебный торт на пышном столе, ожидавшем пиршества.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.