Иерархия - [5]

Порядок рождается из хаоса, как Вселенная – путем дифференциации и концентрации сходных элементов, притянутых друг к другу. Пороговые состояния кризиса порождают точки бифуркации, в которых система разделится по своим глобальным аттракторам. Переходные процессы вызывают реакцию ответа и, по закону диалектики, возвращают систему к подобию старой формы организации на новом этапе развития. То есть, старые образы (имаго, истоическая память) обладают своего рода неуничтожимостью.

Они развивают общество согласно закону Седова, который гласит: в сложной иерархически организованной системе рост разнообразия на верхнем уровне обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях, и наоборот, рост разнообразия на нижнем уровне разрушает верхний уровень организации (т. е. система как таковая гибнет). То есть прогресс для одних страт достигается регрессом для других.

Во многих областях: в технике, экономике, демографии и т. п. – наблюдаемый прогресс идет от меньшего к большему: улучшаются методы работы, возрастают скорости, множатся обмены, возрастают популяции и так далее. В политике же прогресса нет; здесь его не более, чем в искусстве или морали. История учит, что, по всей видимости, власть одними и теми же приемами, в одних и тех же условиях проявляется и повторяется из поколения в поколение. Господство меньшинства над большинством беспрестанно возобновляется и повторяется бесконечно, просто иногда меняются исполнители этой бесконечной исторической постановки.

«Пример, – пишет Фрейд, – придающий этим отношениям неизменную значимость врожденного и неискоренимого неравенства людей, – это их тенденция разделяться на две категории: лидеров и ведомых. Последние составляют громадное большинство, они испытывают потребность в авторитете, который принимал бы за них решения и которому бы они подчинялись безгранично».

Напрасно было бы говорить о восхождении к обществу без богов и авторитетов, так как лидеры среди нас поминутно возрождают их. Именно такое отсутствие прогрессивного движения и объясняет автономию политики и противопоставляет ее всему остальному. Эволюционные процессы в истории ее почти не затрагивают. Во всех обществах, даже наиболее развитых, в том, что касается власти, прошлое господствует над настоящим, мертвая традиция опутывает живую современность. И если желают на нее воздействовать, нужно влиять на людей, обращаясь к самым древним слоям их психики. Можно одной фразой подытожить этот контраст: экономика и техника следуют законам истории, политика должна следовать законам человеческой природы.

Основатель науки психологии масс Ле Бон не задерживается на стенаниях по поводу человеческой природы. Врач власти, он производит ее анатомирование и описывает ее физиологию. Он подчиняется обнаруженным законам, как инженер – законам физической материи. Идеи управляют законами толп. Они нуждаются в иллюзии, а действия вождя пропускаются через иллюзию, которая оказывается более необходимой, чем рассудок.

«Разумная логика, – пишет он, – управляет сферой сознания, где осуществляются интерпретации наших поступков, на логике чувств строятся наши верования, то есть факторы поведения людей и народов».

Не следует делать из этого вывод, что вожди – это обманщики, лицемеры и притворщики, – они таковыми не являются, как и гипнотизерами. Но, находясь во власти идеи-фикс, они готовы ей придать и присвоить себе любые внешние эффекты, способные обеспечить триумф. Отсюда их странный вид, одновременно искренний и притворный, который заставил Талейрана сказать о Наполеоне: «Этот человеческий дьявол смеется над всеми; он изображает нам свои страсти, и они у него действительно есть».

Нужно, чтобы вождь был непосредственным, как и актер. Он выходит из своего духовного пространства, чтобы сразу погрузиться в духовную жизнь публики. Обольщая толпу, он обольщает самого себя. Он действует в унисон с массами, воскрешает их воспоминания, озаряет их идеалы, испытывает то, что испытывают они, прежде чем повернуть их и попытаться увлечь своей точкой зрения.

«Я, может быть, зайду дальше того, – признается Ле Бон, – что допускает позитивная наука, говоря, что бессознательные души обольстителя и обольщенного, вождя и ведомого проникают друг в друга с помощью какого-то таинственного механизма».

В слове Ле Бон видит рычаг всякой власти.

«Слова и формулировки, – пишет он, – являются великими генераторами мнений и верований. Являясь опасной силой, они губят больше людей, чем пушки».

Можно ли в это поверить? Гитлер идет по его стопам, когда пишет в «Mein Kampf»:

«Силой, которая привела в движение большие исторические потоки в политической или религиозной области, было с незапамятных времен только волшебное могущество произнесенного слова. Большая масса людей всегда подчиняется, могуществу слова».

И он доказал это в ряде случаев, совсем как его антипод Ганди, использовавший слово как самое эффективное средство для воцарения мира в умах и победы над насилием. Что же превращает обычное слово в слово обольщения? Разумеется, выстроенный образ того, кто его произносит перед толпой. Эффективность слов зависит от вызванных образов, точных, повелительных.