Идущие на смерть - [53]

– «Лешие»?! – переспросил Кивенко.

– Так их называют… Я поднимусь в лабораторию и буду действовать по обстановке. Если повезет, прикончу парочку ублюдков.

– Глупый план! – отрезал прапорщик. Он кивнул на тела убитых товарищей. – Евтеев был умелый и опытный человек. Их было трое, ты один. Не знаю, какой ты боец, но Старик был не хуже тебя, майор. Эти «лешие» прикончат тебя, как дурного попика, и отберут ключи, коль они такие умники.

– Если такое дело, надо вызвать подмогу! – неуверенно сказал омоновец. Он сидел на ступеньках и одну за другой смолил дешевые сигареты.

– Армию позовешь? – усмехнулся Кивенко. – Точечный удар по зданию института… Так ведь армией управляют те же мудрецы, что эту заразу изобрели, точно, майор?

– Нет времени рассуждать. – Кармазин взялся за дверную ручку. – Я рассказал все, что знал сам. Решайте, как поступать дальше. Я пошел в лабораторию, стеклянная дверь распахнулась, внутри застыл сухой казенный аромат, который обычно витает в учреждениях. Его не перебить даже запахами еды и выпивки, молекулы стоялой плесени въедаются в мебель, офисные шкафы, шершавые папки и рулоны бумаги. Впитываются навечно, проедая стены, как ядовитый газ.

– Погоди, приятель! – Сзади его догнал прапорщик. – Один ты пропадешь, а Евтеев был моим корешом. Мы с ним двадцать лет вместе лямку тянули. Возьми! – Он протянул калашников. – Пользоваться умеешь?

Антон молча дослал патрон в патронник, провел ладонью по стальной глади оружия. Дверь хлопнула, в холле объявились лысый сержант и молодой паренек.

– Ну что! Покрошим гадов? – На лице мальчишки сияла восторженная ухмылка.

– Остальные тоже готовы были пойти, но я велел перекрыть черный ход и центральные ворота. Негоже, чтобы «лешие» скакали по моему городу и детишек пугали! – Кивенко улыбнулся. Боковой резец у него был выбит, а на передних зубах стояли металлические коронки, что делало его похожим на уголовника, ряженного в военную форму.

– Покрошим! – бодро улыбнулся Кармазин, но на душе у него застыла холодная липкая жаба.

Они медленно поднялись по лестнице. Тихий звук шагов нарушил патриархальную тишину здания.

– Ученый дом! – В голосе парня прозвучали нотки уважения и презрения. Часто встречающееся отношение простого русского человека к образованным людям. Сочетание недоверия, насмешки и почти мистического благоговения. Как это уживается в сердце простого мужика, одному Создателю ведомо!

– Лаборатория на втором этаже… – сказал Кармазин.

– Может быть, черти ушли? – Сержант прислушался.

– Они здесь. Они знают, что мы идем. – Майор пожалел, что не махнул на дорогу сто граммов. В горле пересохло, язык скреб по гортани, как сухой наждак.

Люди вышли на широкую площадку. Каменные плиты откликнулись звучным эхом.

– Твою мать… – Сержант поперхнулся, с трудом удержался, чтобы не закашляться.

Дверь в лабораторию была распахнута настежь. Сквозь разбитое окно по зданию гулял свежий ветерок, сквозняк разнес по коридору лежалые бумажки, поднял ворох невесомого мусора. На полу ничком лежал высокий парень богатырского телосложения. Шея убитого была неестественно вывернута набок, пальцы намертво сжимали приклад автомата, левый глаз смотрел в пустоту. Казалось, человек сейчас поднимется на ноги и огласит помещение зычным хохотом.

«Ну что, хлопцы, здорово я вас разыграл?»

– Ванька Муромов!

Молодой паренек шагнул к трупу, но Антон выкрикнул громким шепотом:

– Стоять на месте! Спиной к стене, стволы к бою!

Все четверо дружно прильнули к холодной стенке, направив оружие в сторону распахнутой двери.

– Они рядом! – едва слышно прошептал Кармазин. Он незаметно махнул головой в сторону темного коридора. – Смотрят на нас, ждут…

Кивенко прищурился, всматриваясь в бездонную черноту длинного коридора. На стене висели портреты выдающихся ученых из века минувшего. Сурово взирал лохматый Менделеев, гений отдаленно напоминал дядьку Черномора. На следующем портрете красовался Ломоносов, ухоженный крестьянин с далекого Русского Севера. Заморский парик и пупырчатое жабо смотрелись на академике, как на корове седло. Рассеянный свет, льющийся из окна, не достигал глубокой ниши. С трудом удавалось различить аккуратные усики, круглое выпуклое пенсне, редкую челку на высоком лбу на портрете ученого мужа. Сразу же за этим портретом мгла становилась почти непроницаемой, однако боковым зрением Кармазин уловил движение. Так бывает, когда глядишь на цель в упор, и она начинает сливаться с окружающим ландшафтом, но стоит отвести взор в сторону, будто из ниоткуда вырисовывается силуэт.

– Смотри! – Кармазин направил ствол автомата в сторону портрета. Господин в пенсне негодующе взирал на трех невежд из далекого будущего, словно вопрошая: «Что здесь делают безграмотные солдаты?! И прошу прощения, какого рожна они целятся в мою персону?»

Прапорщик старательно таращил глаза в темноту.

Парнишка охнул:

– Вон там, свернуло что-то! – Он дернул пальцем крючок, и трассирующая очередь разорвала темноту. Юнг называл подобный эффект «коллективным бессознательным». Иначе не объяснить причину, по которой в следующий миг люди открыли беспорядочную стрельбу. Раскаленные гильзы вылетали из приемника, стволы калашниковых сотрясла отдача. Грохот выстрелов трескучим эхом разнесся по пустынному зданию, пули впивались в стены, как разъяренные пчелы, прошивая обшивку гипрока. С потолка посыпалась сухая побелка, на пол обвалился кусок штукатурки, в щепы разлетелся паркет. Облегченная обойма калашникова содержит тридцать патронов. Калибр семь шестьдесят два миллиметра. Магазин расходуется за шесть секунд непрерывной пальбы, но стрелять из автомата не отпуская курок непросто – отдача уводит ствол вверх и налево. Оптимальный огонь ведется короткими очередями, по пять-семь выстрелов. Но взвинченные нервы и «коллективное бессознательное» – плохие советчики. Стрельба длилась пятнадцать секунд, оборвалась неожиданно, только пару коротких очередей дал автомат прапорщика. Медленно осела воздушная пыль, в ушах звенело, из раскаленных стволов струились сизые дымки.