Иду в неизвестность - [13]

Тяжёлый всплеск вырвал Седова из задумчивости.

Вынырнув из воды, ошалевший от неожиданности и студёного озноба Пустошный замахал отяжелевшими от намокшей одежды руками, держась па воде. Он пытался подплыть к карбасу, но отливное течение уже подхватило его. На несколько секунд все словно оцепенели. В правой руке Шура держал, не выпуская, увесистый мушкель.

— Эй, кто там наверху! — рявкнул Седов на «Фоку». — Конец бросьте же ему, конец!

Затопал кто-то по палубе, пришли в движение и загалдели матросы в карбасе, привязанном к судну, кто-то вытаскивал весло, кто-то торопливо выдёргивал отпорный крюк.

Пустошный всё так же тяжело барахтался, не приближаясь к карбасу, — слишком сильным оказалось течение.

— Брось мушкель-то, дурень! — крикнул кто-то из карбаса.

— Эй, что у вас там? — донеслось со шлюпки с другого борта. — Что стряслось?

Невольно краем глаза Седов заметил, что один Линник, каюр, не пытается что-либо сделать, чтобы помочь Шуре. Память отметила тут же, что Линник с Пустотным стояли рядом, причём Шура — с самого краю.

Случившийся на палубе кочегар отыскал верёвочный конец, метнул его Пустошному, а остаток конца сбросил вниз, в карбас. Там его подхватили и потянули Шуру, который одной рукой уцепился за конец, а второй всё ещё колотил мушкелем по воде, охая и шумно отфыркиваясь.

Насквозь продрогшего матроса вытащили и под смешливые возгласы: «Вот и первое крещение!», «Ну, ты, брат, ровно куль с крупой!», «А и слава богу, хоть плавать-то умеет!» — переправили еле двигавшегося, мокрющего на палубу.

— Как свалился-то ты? — спросил боцман вдогонку.

— Ос… оступился, — выдавил Шура.

— Мушкель-то оставь, — крикнул боцман всё ещё сжимавшему в руке деревянный молоток Пустошному.

— А шапка-то эвон поплыла! — воскликнул Шестаков.

Только теперь все заметили шапку Пустошного, относимую течением.

— Эх, сколь ни хороша шапчонка-то была!.. — пропел сожалеюще плотник.

— Коршунов! — окликнул Седов кочегара, всё ещё торчавшего на палубе. — А ну фалинь отдай, быстро!.. Разбирай вёсла! — бросил он матросам.

Кочегар сбросил на нос карбаса толстый фалинь, матросы оттолкнулись и, опустив вёсла на воду, стали разворачивать посудину.

Сидя на корме у руля, Седов наблюдал за Линником. Тот был хмур. «Похоже, каюр треснул Шуру, — пришло в голову Седову, — либо неудачно толкнул. Но за что?» В сплошном перестуке мушкелей он не слышал ни разговоров, занятый своими мыслями, ни тихой перебранки. А впрочем, Линник был, кажется, недоволен уходом Пустошного за псами — что-то вроде бы тот делал не так и на замечания каюра не реагировал.

«Нужно будет разобраться и наказать самоуправца», — решил Георгий Яковлевич, подводя карбас к притонувшей шапке.

Отоспаться Седову удалось лишь на следующий день. Ветер подутих, и «Фока» под парусами двинулся дальше.

Судно подконопатили, донка вновь качала воду, а Кушаков раздобыл на манко масла.

Неспешно, по четыре мили в час, шхуна плыла па север. Визе и Павлов развернули научные работы. Они ежечасно принимались вращать на корме тяжёлую рукоятку лебёдки — брали пробы морской воды, определяли её температуру, солёность, цвет… Пустошный и Лебедев, обученные Визе, снимали с приборов, установленных на мостике, показания и вносили в журнал.

Так безмятежно плыли двое суток. На третий день показались гористые берега Новой Земли. А вечером, ужо вблизи этих берегов, ударил норд-вест.

Седов направил «Фоку» к Повой Земле. Он решил отправить оттуда рейсовым пароходом в Архангельск пятерых членов команды. Медицинский осмотр всего экипажа на рейде Орловской бухты привёл к ужасающему выводу: часть наспех набранных людей оказались больными. Излечить их в судовых условиях было невозможно. Возвращение «Фоки» в Архангельск означало бы потерю драгоценных дней навигации, а значит, перенос экспедиции на следующий год и, следовательно, крах её. Ибо во второй раз провернуть всю ту машину, что позволила двинуть экспедицию в море, ему, понимал Седов, будет уже не по силам.

К ночи шторм рассвирепел. Огромными волнами стало заливать «Фоку», грузно черпавшего воду бортами. Шхуна шла под парами, с двумя поставленными носовыми парусами-кливерами, едва ли не бортом к ветру и волне. Другого курса в ситуации, в какую попало судно, быть не могло.

Штормовать носом на волну «Фока» здесь был не в состоянии. Слабосильного, его в конце концов отнесло бы напором этого мощного ветра на рифы, многочисленные у берегов Новой Земли. Оставалось укрыться в одной из бухт. Но и эта затея на плохо управлявшемся судне почти в полной тьме, если не считать бесстрастной луны, представлялась не вполне реальной.

Ночью мощным ударом волны, потрясшим всё судно, разбило на ботдеке клетку с шестью собаками. Несчастных псов смыло в море. Сорвало со шлюпбалок карбас, и неуёмные волны принялись колотить им в борт, сотрясая шхуну. С мостика едва не снесло вахту. Томисаар с Шестаковым, привязавшись, кое-как обрубили остатки шлюпталей — с карбасом пришлось расстаться.

Стоявшему у руля Пустошному Седов тоже велел привязаться к рулевой машинке у штурвала, а сам в глухом парусиновом плаще с поднятым капюшоном заклинился между лобовым бортом и тумбой машинного телеграфа. Время от времени оборачиваясь к Пустошному, не на шутку перепуганному, он велел во что бы то ни стало держать судно на заданном курсе.