«Иду на красный свет!» - [134]

Тут мы в поисках ответа на наш вопрос продвигаемся уже несколько дальше. Но не забудем об одной важной вещи. Если мы имеем в виду конкретные личности, которые сумели в жизни сделать что-то положительное, то, как правило, это люди, с которыми жизнь обходилась не слишком-то ласково, скорее наоборот. Она часто строила им козни, вставляла палки в колеса, они не получали от нее подарков, ничего, что облегчило бы им путь, никогда, даже к старости, они не нажили состояния.

Итак, единственное их преимущество заключалось в том, что им было отказано в беззаботной жизни мещан, их не интересовали жизненные ценности и забота, как их приумножить, они отличались по своим жизнеощущениям и наклонностям от мещан с животным себялюбием, главная цель которых — урвать как можно больше для себя, что, к сожалению, пока не исчезло из нашего мира. В этом кроются корни той исключительной чуткости, которая дает возможность проецировать вещи внешние на человеческую душу, зарождать в ней ту этику, которая отличает честное от нечестного, мужественное от трусливого, смелое от хитрого, благородное от подлого и которая в конце концов ставит человека перед знаменательным жизненным решением: куда ты пойдешь и с кем?

Так было и с поэтом, писателем и журналистом Ладиславом Новомеским. Родился он в словацкой семье в Будапеште, где его отец работал портным. Когда окончилась первая мировая война и образовалась Чехословацкая республика, он вернулся с родителями в Словакию, пошел в педагогический институт в Модре под Братиславой, начал писать стихи и стал учителем с литературными наклонностями.

Такой жизнью жили сотни, а может, тысячи ему подобных. Детство и юность они прожили в нужде, в нужде и выучились. Тоже, скажем, писали стихи, тоже издали несколько книжек, тоже стали учителями, пришли в редакции газет, были любимы на работе, из них получились нормальные люди с определенным общественным положением, но и все…

В жизнь Ладислава Новомеского, правда, входили иные обстоятельства. Те, которые подметил Юлиус Фучик, когда написал где-то, что представители его поколения в начале первой мировой войны были еще детьми, но, когда война окончилась, уже смотрели на мир глазами взрослых и имели за плечами жизненный опыт. Это поколение больше других испытало, что такое общественное зло. Настороженная восприимчивость и чуткость Новомеского лишь на минуту поддались обману послевоенного опьянения, которому способствовали и завораживающие стихи Шрамека, и представление, будто жизнь — прекрасный цветущий луг. Однако хватило нескольких лет после переворота, чтобы по примеру поэта С. К. Неймана и его учеников очнуться от прекрасных грез и начать искать истинный материк свободы и справедливости, чтобы в скором времени найти его в самом революционном перевороте в истории человечества, происшедшем в России, где революция, руководимая Лениным, открыла новую эру человечества.

Это было также время неймановских «Червена» и «Пролеткульта», время первых ольбрахтовских сообщений из страны Октябрьской социалистической революции, время Иржи Волькера и Зденека Неедлы, время возникновения Коммунистической партии Чехословакии, а с ней того величественного начала, когда и у нас заявляла о себе новая общественная сила, революционный рабочий класс, готовый разорвать старые оковы.

В тот год, когда умирает Иржи Волькер, выходит «Сборник молодой словацкой литературы», и там среди двух десятков многообещающих кандидатов в известные писатели фигурирует и имя Ладислава Новомеского, и его первые стихи. В контексте книги они производят непривычное впечатление, а сам молодой начинающий поэт не вписывается в общий ряд. Он отличается от остальных. Он совершенно иной, не такой, как те, кто так же, как и он, публикуют здесь свои произведения. Все, что тут собрано, по-своему многообещающе и по-своему общепринято, обычно, прилично, чтобы никого не задеть и не возмутить; молодость, подражающая тому, что принято и что взрастает на отечественной почве. Но Новомеский чем-то раздражает, переходит границы этого общепринятого молодого творчества. То, что пишет он, еще не перебродило, еще незрело, но оно ново по форме, духу, строю, образности, чувству, слову и видению. Чем-то это шокирует всю литераторскую серьезность, как и пролетарские стихи Поничана. И это молодо и живо.

Кто автор этих стихов? Молодой братиславский учитель и редактор журнала «Молодая Словакия», органа Союза словацкого студенчества. Его имя можно уже встретить и в коммунистических газетах — в «Правде худобы» и в воскресном приложении к ней. Руководство Союза словацкого студенчества недовольно тем, что печатает в «Молодой Словакии» этот редактор. Он в свою очередь недоволен тем, во что господа хотели бы превратить «Молодую Словакию». Ему не нравится учительствовать. Он поглощен литературой, всем тем, что приходит из новой России и из Праги, что связано с революционной русской культурой, с именами Блока, Есенина, Горького, Маяковского, Федина, Тихонова, Леонова, тем, что выступает под названием «художественный авангард» и что имеет своих представителей как в Советском Союзе, так и в Германии, Франции, Венгрии, Югославии, Швейцарии и бог весть где еще. Этот авангард, сторонником которого объявляет себя и молодая литературная революционная Чехословакия, безоговорочно отождествляет свои художественные цели с целями политическими, шаг за шагом претворяемыми в жизнь Советским государством, созданным Великой Октябрьской социалистической революцией.