Идиоты первыми - [7]

Макс уставился на него ястребиным глазом. Сначала он неловко молчал, потом спросил:

— Вы сказали, ей девятнадцать?

— Да.

— А можно спросить — у вас нет ее карточки?

— Погодите минуточку! — Сапожник исчез в мастерской и, вернувшись, торопливо протянул Максу любительскую фотографию.

Макс поднес ее к свету.

— Она ничего, — сказал он.

Фельд ждал.

— А она серьезная, не какая-нибудь пустышка?

— Нет, она очень серьезная.

Немного помолчав, Макс сказал, что он не прочь с ней познакомиться.

— Вот мой телефон, — заторопился сапожник, подавая ему листок бумаги, — позвоните ей. Она в шесть приходит с работы.

Макс сложил листок и сунул его в потертый кожаный бумажник.

— Да, а как насчет ботинок? Сколько, вы сказали, это будет стоить?

— О цене не беспокойтесь.

— Нет, мне хотелось бы знать.

— Ну, доллар… полтора. Да, полтора доллара, — сказал сапожник.

Но ему сразу стало неловко, потому что обычно за такую работу он брал два доллара и двадцать пять центов. Надо было либо сказать обычную цену, либо вовсе денег не брать.

А когда он вернулся в мастерскую, он вздрогнул от неожиданного грохота и увидал, как Собель изо всех сил колотит по голому железу колодки. Колодка разлетелась, грохнулась об пол, со стуком отскочила к стенке, но, прежде чем взбешенный сапожник успел крикнуть на Собеля, тот схватил с вешалки пальто и шапку и выскочил в снежную завируху.

Вышло так, что у Фельда, который с такой надеждой думал о встрече дочки с Максом, прибавилось много хлопот.

Без своего энергичного помощника он совсем пропадал: вот уж сколько лет он один с мастерской не справлялся. Сердце у него слабое, никак нельзя переутомляться, того и гляди совсем сдаст. Пять лет назад, после припадка, ему казалось, что надо либо продавать мастерскую с аукциона и жить на гроши, или же отдаться на милость какому-нибудь жулику компаньону, который вконец разорит его. Но в минуту самого горького отчаяния, однажды вечером, прямо с улицы пришел этот беженец из Польши, этот Собель, и попросил работы. Он был коренастый, плохо одетый человек, с лысеющей, когда-то светловолосой головой, суровым некрасивым лицом и добрыми голубыми глазами, на которые часто набегали слезы, особенно когда Собель читал свои грустные книжки, и хоть он был человек молодой, но казался почти стариком — ему никто не дал бы его тридцати лет. Он сразу признался, что в сапожном деле ничего не смыслит, но работать будет старательно, денег много не просит, лишь бы Фельд выучил его ремеслу. Решив, что от земляка подвохов надо ждать меньше, чем от постороннего, Фельд взял его к себе, и через шесть недель беженец чинил башмаки не хуже его, а вскоре, к великому облегчению сапожника, взял все дело в свои руки.

Фельд мог доверять ему во всем и часто, поработав в мастерской два-три часа, уходил домой, оставляя все деньги в кассе, — знал, что Собель сбережет каждый цент. Удивительнее всего было то, что спрашивал он так мало. Потребности у него были самые скромные, деньги его не интересовали, а интересовался он только книгами, которые одну за другой давал читать Мириам с обширными комментариями, — он писал их странным почерком, сидя по вечерам в своей одинокой комнатушке. Сапожник с удивлением вглядывался в эти толстые блокноты и пожимал плечами, когда его дочка уже с четырнадцати лет читала их, словно драгоценные страницы слова Божьего. Фельд хотел помочь Собелю и даже иногда платил ему немного больше, чем было договорено. И все же совесть мучила его: почему он не настаивает, чтобы подмастерье согласился на прибавку, ведь Фельд честно говорил ему, что в другом месте Собель зарабатывал бы больше, особенно если бы открыл собственную мастерскую. Но подмастерье довольно нелюбезно отвечал, что никуда он уходить не желает, и Фельд часто спрашивал себя — что его тут держит? почему он не уходит? — и наконец решил, что после всех своих страшных испытаний беженец просто боится людей.

После истории с разбитой колодкой сапожник так рассердился на Собеля, что решил — пусть тот с недельку попарится в своей каморке, хотя ему одному было очень трудно, здоровье страдало, да и дело терпело убыток. Но жена и дочка так настойчиво грызли его и пугали, что он наконец пошел за Собелем, как уже случилось однажды, не так давно, когда тот обиделся из-за пустяка: в тот раз Фельд только попросил его не давать Мириам так много книжек, у нее от этого чтения глаза совсем покраснели и устали, и тогда подмастерье рассердился и ушел из мастерской. Впрочем, в тот раз все кончилось благополучно: после того как сапожник поговорил с ним, Собель вернулся в мастерскую и снова сел за работу. На этот раз, когда Фельд потащился по снегу к дому, где жил Собель (он хотел было послать Мириам, но ему стало неприятно от одной этой мысли), его встретила в дверях толстая хозяйка и гнусавым голосом заявила, что Собеля нет дома, и Фельд, зная, что это подлая ложь, — куда ему ходить, этому беженцу? — все же промолчал, сам не понимая почему — может быть, от усталости и от холода. Он просто вернулся домой и нанял другого помощника.

Дело уладилось, но не совсем так, как надо бы: Фельду приходилось работать гораздо больше, чем раньше; например, он уже не мог по утрам подольше лежать в постели — надо было вставать, идти отпирать мастерскую для нового помощника — молчаливого черноволосого человека, неприятно и натужно хрипевшего за работой. Ему нельзя было доверить ключи, как Фельд доверял их Собелю. Кроме того, этот помощник хоть и умел неплохо чинить обувь, но совсем не разбирался в качестве кожи и в ценах, так что Фельду самому приходилось делать все закупки и ежедневно перед закрытием пересчитывать деньги в кассе и запирать мастерскую. Однако особого недовольства он не испытывал, потому что все его мысли были заняты Максом и Мириам. Студент позвонил ей, и они договорились встретиться в будущую пятницу. Сам Фельд предпочел бы субботу — тогда было бы видно, что Макс придает встрече большое значение, но, узнав, что Мириам сама выбрала пятницу, он промолчал. Не все ли равно, в какой день встречаться? Главное — что из этого выйдет? Понравятся ли они друг другу, захотят ли подружиться? Он вздохнул — долго же ему придется ждать, пока все выяснится. Иногда ему хотелось поговорить с Мириам о Максе, спросить, как она думает, может ли ей понравиться человек такого склада? Ведь он только рассказал ей, что ему юноша кажется приятным и что он сам подал ему мысль — позвонить Мириам. Но лишь только он попытался заговорить об этом, Мириам на него огрызнулась, и вполне справедливо: действительно, откуда ей знать заранее?