Идиоты первыми - [4]

«Но, Ева, голубушка моя…»

«Миллионершей я стать не собираюсь. Мне бы только немножечко зарабатывать и растить девочек. Жить будем здесь, при лавке, — так я и торговать смогу, и за детьми приглядывать».

«Ева, — говорю я ей, — вы же интересная молодая женщина, вам всего тридцать восемь лет. Не губите вы свою жизнь в этой лавке. И не швыряйте в уборную — извините за выражение — ту несчастную тысячу долларов, что осталась вам от покойного мужа. Поверьте мне, я-то знаю, что это за штука — лавка вроде вашей. У меня опыт — тридцать пять лет, и я могилу нюхом чую. Перебирайтесь вы лучше на другую квартиру и ищите себе работу. Вы же еще молодая. Пройдет время, встретите хорошего человека, выйдете замуж».

«Нет, Розен, только не я, — отвечает она. — Замуж мне уже не выйти. Кому нужна бедная вдова с двумя детьми?»

«Ну, это вы напрасно».

«Нет, — отвечает, — я точно говорю».

В жизни моей не видел, чтобы у женщины такая горечь была на лице.

«Зря вы это, — говорю, — зря».

«Нет, Розен, не зря. За всю свою жизнь я ничего хорошего не видела. Всю свою жизнь я только мучаюсь. И лучше уж не будет. Такая моя жизнь».

Я говорю — будет, она говорит — не будет. Ну что я мог поделать? Я же сам больной человек, у меня одна почка вырезана и еще кое-что похуже, только я не хочу про это рассказывать. Я говорю, а она меня не слушает, так я перестал. Кто это в силах — переспорить вдову?

Бывший коммивояжер посмотрел на Дэвидоу, но тот оставил его вопрос без ответа.

— И что было дальше? — спросил он.

— Что было дальше… — передразнил его Розен. — А то, что всегда бывает.

Дэвидоу побагровел.

— Что было, что было, — буркнул Розен. — Назаказывала у оптовиков всякой всячины и выложила им наличные. Целую неделю она открывала ящики, расставляла на полках склянки, жестянки, пакеты. Мыла, терла, красила полы, обвешала витрину цацками из папиросной бумаги — хотела, чтобы все было красиво… Ну и что, много набежало покупателей? Никого — только несколько бедняков из доходного дома за углом. И когда они приходили? Когда самообслужки уже закрыты, а они позабыли купить какой-нибудь пустяк на завтрак — кварту молока, сырок или баночку сардин. Месяца через два на банках уже опять нарос вот такой слой пыли, и вся ее тысяча ухнула. В кредит ей никто не давал, только мы, да и у нас-то давали потому, что я платил фирме из своего кармана. Но она про это не знала. Она трудилась изо всех сил, ходила чистенько и все ждала, что придут покупатели. Понемногу полки стали пустеть, но где же прибыль? Они ее съели. Она не жаловалась, но стоило посмотреть на девочек, и все было ясно. Личики бледные, сами худые, вечно голодные. Те немножко продуктов, что еще оставались на полках, она берегла. Как-то принес я ей хороший кусок вырезки, но по ее глазам видно было — это ей неприятно. А что я еще мог сделать? Есть же у меня сердце, я же человек.

И бывший коммивояжер заплакал.

Дэвидоу сделал вид, что не замечает, хотя разок взглянул на него украдкой.

Розен высморкался и снова заговорил, уже спокойнее:

— Бывало, дети уснут, а мы с ней сидим впотьмах в комнатушке за лавкой — так за четыре часа хоть бы один покупатель!

«Ева, — говорю я ей, — ради всего святого, удирайте отсюда».

«Некуда мне удрать», — отвечает она.

«Я скажу вам куда, только, ради Бога, не говорите мне „нет“. Вы же знаете, я холостяк. Имею все, что мне надо, и кое-что сверх того. Так позвольте мне помочь вам и детям. Деньги меня не интересуют. Что меня интересует, так это здоровье, но здоровья не купишь. Я вам скажу, что я сделаю. Лавку пускай забирают кредиторы, а у меня есть домик на две семьи, и верх там сейчас пустует, вот туда и перебирайтесь. Квартира вам ничего не будет стоить. Вы походите, подыщете себе работу, а я заплачу нижней жиличке, и, пока вас нет дома, она будет присматривать за детьми, пошли им Бог здоровья. На свое жалованье будете покупать еду, что понадобится из одежи и еще сможете кое-что откладывать — вам эти деньги пригодятся когда-нибудь потом, когда выйдете замуж. Что вы на это скажете?»

А она молчит — только глаза у нее горят, и она смотрит на меня так, будто я самая последняя мразь. И тут я первый раз сказал себе: «Розен, ты этой женщине не по душе».

«Премного вам благодарна, любезный друг мистер Розен, — говорит она, — только в милостыне мы не нуждаемся. У меня пока что свое торговое дело, и, когда времена станут лучше, все наладится. Сейчас времена тяжелые, а как вернутся хорошие времена, так и дело пойдет лучше».

«А кто вам дает милостыню? — закричал я. — При чем тут милостыня? С вами же говорит друг вашего мужа».

«Мистер Розен, у него не было друзей, у моего мужа».

«Вы что, не понимаете — я хочу детям помочь!»

«У детей есть мать».

«Ева, да что это с вами? — говорю. — Я вам только хорошего хочу, зачем же вы все поворачиваете так, будто у меня на уме дурное?»

Она ничего не ответила. А я чувствую — у меня кишки выворачивает и голова раскалывается, так что я ушел.

Всю ночь я глаз не сомкнул. И вдруг до меня дошло, чего она боялась. Она боялась, как бы я, кроме денег, не стал требовать от нее еще кое-что. Тоже — нашла кого бояться. Но тут мне в голову пришла одна мысль — и как я об этом раньше не подумал? Я подумал — попрошу ее выйти за меня замуж. А что она теряет? Обслуживаю я себя сам, так что хлопот со мной никаких. У Фейги и Суреле будет отец, он им когда на кино даст, когда купит куклу, а после моей смерти им достанется все мое имущество и еще страховка.