Идея фикс - [123]

– Вы, вероятно, удивлены, почему мы ничего не спрашиваем, – сказала она. – Ради нашего душевного выживания мы не можем позволить себе любопытство. Гораздо легче, когда нет никаких новостей.

– Должно быть, вы долго упражнялись, – заметил детектив.

– Не так уж долго. Никому не хочется страдать без необходимости – по крайней мере, мне не хочется, да и Найджелу тоже. Любые новые сведения о нашем бывшем сыне дня на три выбивают нас из колеи. Даже самые пустяковые детали… к примеру, что сегодня утром Кит вышел, чтобы купить газету, или что вчера он носил какую-то особую рубашку. Даже если вы скажете мне только это, то завтрашний день я проведу в кровати, ничего не способная делать. Я не могу думать о нем в настоящем времени… разве это имеет какой-то смысл?

Саймон надеялся, что не имеет, надеялся, что реальное положение дел не имело того смысла, который, по его версии, оно имело.

– Нам пришлось поверить, что время остановилось, – наставительно заметила миссис Боускилл, словно, как опытный политик, пыталась убедить гостя в правильности своей позиции. – Именно поэтому я каждый день захожу в его комнату. Найджел терпеть этого не может. Да и сама я, честно говоря, ужасно этого не люблю, но если не зайду туда, то не узнаю наверняка, что там ничего не изменилось. К тому же кто-то должен поддерживать там чистоту.

Она поднялась по оставшимся ступенькам до лестничной площадки второго этажа, и Уотерхаус последовал за ней. На площадку выходили четыре двери, все закрытые. На одной двери красовался большой прямоугольный лист бумаги, на котором кто-то нарисовал идеальный черный прямоугольник и написал что-то внутри мелким аккуратным почерком. Сейчас, издалека, Саймон не мог прочесть надпись.

– Вот и комната Кита с объявлением на двери, – пояснила Барбара.

Полицейский уже и сам об этом догадался. Подойдя ближе, он увидел, что материал этого листка толще бумаги – это было что-то вроде холста. И слова на нем были нарисованы, а не написаны. Тщательно нарисованы – надпись выглядела почти каллиграфично. Кит Боускилл явно придавал этой вывеске не просто информационное значение.

Стоя за спиной Саймона, хозяйка дома огласила эти слова, пока сам он читал их. Воздействие получилось неприятно тревожное, словно она озвучивала его мысли:

– «Цивилизация есть движение к обществу, в котором возможна частная жизнь. Все существование дикаря публично и управляется законами его племени. Цивилизация – это процесс освобождения человека от человека».

Под этой цитатой стояло имя: Айн Рэнд. Автор романа «Источник»[55]. Это был один из множества романов, которые Уотерхаусу хотелось бы прочесть, но по-настоящему он никогда не мечтал о таком чтении.

– Это что, философский способ предупреждения: «Комната Кита – не суйтесь»? – спросил он Барбару.

Она кивнула.

– Мы и не совались. Благоговейно и неукоснительно. До тех пор, пока Кит не сообщил нам, что больше мы его никогда не увидим и не услышим. Тогда я подумала: «Черт возьми, если я теряю своего сына, то могу, по крайней мере, получить обратно комнату в нашем доме!». Я жутко разозлилась, готова была сокрушить все эти стены… – Вибрирующая дрожь ее голоса давала понять, что и сейчас она не менее зла. – Я вошла туда, собираясь уничтожить любые воспоминания о нем, но не смогла, не смогла, увидев, что он там сотворил. Как я могла уничтожить тайные произведения искусства моего сына, когда лишь они мне и остались? Найджел заявил, что никакое это не искусство, а Кит – не художник, но я не представляю, как иначе описать это.

Саймон стоял практически рядом с запретной дверью – всего в двух шагах. Он мог бы войти и увидеть все лично, что бы там ни было, а не стоять снаружи, слушая субъективные описания Барбары, но чувствовал, что это неуместно: ему следовало дождаться ее разрешения.

– Знакомо ли вам ощущение, что по вашей душе проехался большегрузный самосвал? – Женщина прижала руки к груди. – Это случилось со мной, когда впервые за одиннадцать лет я открыла эту дверь. Сначала я совершенно ничего не поняла – не поняла, что же я вижу. И вот увиденное обрело смысл, теперь, когда я узнала Кита немного лучше, за время его отсутствия.

Одиннадцать лет? Опять всплыло число одиннадцать. Несмотря на жару, по спине детектива пробежали холодные мурашки. Барбара, должно быть, заметила удивление в его глазах, поскольку пояснила:

– Нам с Найджелом запретили входить в эту комнату, когда Киту было восемнадцать лет. Он приехал домой после первого семестра в университете и первым делом сообщил нам о запрете. Причем не просто потому, что мы были его родителями, – запрет распространялся на всех. С того дня никто не входил в его комнату – сын позаботился об этом. Он редко приводил в дом друзей, но если приводил, они оставались в гостиной. Даже Конни, когда раньше они вдвоем приезжали к нам в гости, он никогда не водил наверх. Они сидели в гостиной или в кабинете. Ко времени их знакомства Кит уже обзавелся своей квартирой, но, по-моему, Конни даже не знала, что у него здесь есть особая драгоценная комната, самая важная из тех, где он вообще жил. Да и кто бы мог подумать об этом? Большинство людей, вылетая из родительского гнезда, увозят все свои драгоценности с собой.