Идеализм-2005 - [44]

— Настоящие герои, которые ко всему готовы, всегда идут первыми, так то.

— Ну раз так…

— Алина, мы с тобой едем, — сказал я, когда Дарвин и Молдован тронулись в сторону метро. — Пойдем последними. Часок можно тут погулять, времени все равно много.

— Хорошо.

Через два с половиной часа мы загружались в автобус.

— Петров, — назвал я фамилию на вопрос водителя.

— Краснова, — сказала Алина.

Так нас и записали. Все было чисто, никакого присутствия оперов не наблюдалось.

— Давай ближе к началу автобуса сядем, — предложил я, — потому что в конце Молдован и Дарвин разместились, их отсюда слышно. Рядом с ними тусоваться — палева больше.

— Да, ты прав, — Алина улыбнулась.

— Ты у окна поедешь? — спросил я нацболку.

— Да мне без разницы.

— Ну, если совсем без разницы, тогда я около окна сяду. Мне так всегда нравилось.

— Окей, — Алина тепло и внимательно посмотрела мне в глаза.

Автобус тронулся. Ночная Москва переливалась огнями.

— Да все классно будет, — сказал я, чтобы сказать что-нибудь.

— Я не сомневаюсь нисколько, — последовал ответ.

По интонации было понятно, что Алина говорит чистую правду.

Потом я натянул капюшон на голову: «Все, часов пять поспать. День впереди тяжелый».

Где-то на другом конце автобуса Молдован громко рассказывал очередной совсем уж неприличный анекдот, а Дарвин заливался смехом как буйнопомешанный.

* * *

Первомай. Краснеют флаги и несет нафталином. Идет коммунистический митинг.

— Народ негодует, и мы негодуем вместе с ним, — распинается с трибуны оратор с ярко розовым зюгановским шарфом, откормленный, лоснящийся боров.

С десяти утра мы на исходных позициях в сквере. Опять — по парам. Но так, чтобы видеть друг друга.

Коммунист заканчивает свой монолог. Играет Харчиков. Правильно все Абель предрекал.

Обычный спектакль для отчаянных, ополоумевших людей, я такое в свои семнадцать лет десятки раз видел. А электронные дешевые часы показывают двадцать минут одиннадцатого. Нам пора.

— Алина, выдвигаемся.

— Да.

Паша как-то шутил, что такие часы, китайский ширпотреб, боевики в Чечне используют для подрыва фугасов. Мы фугасов только вот не взрываем… Часы мы сверили заранее. Значит и остальные тронулись. Я оглядываюсь. Да, так и есть.

Внутреннего устройства администрации мы по-прежнему не знаем.

— Вы были в здании? — спросил я смоленского командира накануне.

— Нет, Леха, извини, так и не получилось, — ответил Саня.

— Ну что ж вы так. Ладно, хрен с ними, сами разберемся.

До этой импровизации остается какая-нибудь минута. Хрен с ним, не в первый раз.

Метров тридцать до входа. Нацболы подтягиваются.

— Теперь быстро идем.

Из здания нас девятерых видно, как на ладони. И выглядим мы не то чтобы очень хорошо.

Тяну на себя обитую деревом ручку тяжелой высокой двери. Поворачиваю налево, толкаю от себя такую же тяжелую дверь с табличкой «вход».

В государственных учреждениях с двумя дверями первая всегда открывалась на себя, а вторая, расположенная не сразу за первой, а чуть левее — от себя. Успел выучить.

Менты в форме. Четверо. Четверо против девятерых — плохая комбинация для быстрого прорыва. Но враги нас не ждут. Один развалился на стуле, ноги на турникете лежат.

Он же спрашивает удивленно:

— Кто такие? Чего надо?

Я не отвечаю ничего. И шаг не сбавляю, а наоборот, ускоряюсь. Прыжок через турникет.

— Стоять, блять! Стоять!

Мы бежим по лестнице. Второй этаж. Сворачиваем в коридор. Здесь, по моим расчетам, губернаторский кабинет.

Лакированный паркет, пестрая ковровая дорожка, картины. Посередине коридора — огромная, с резными какими-то узорами, дверь.

Толкаю ее рукой.

— Сука, закрыто! Закрыто, блять!

Слышны близкие крики мусоров.

— Давайте к окнам! Быстро!

В конце губернаторского коридора светлеют оконные рамы. Они выходят на площадь, где коммунисты собрались.

Пробегаем эти метров двадцать. Время еще есть.

Окна открыты. Летят вниз листовки. Загораются фаера. Нас видят с коммунистического митинга. С трибуны раздается что-то про провокаторов.

А по ковровой дорожке уже несутся мусора. Не те, четверо, а целая орда. Против нас, девятерых.

Меня сбивают с ног, начинают пиздить. Прикрываясь руками, вижу, как двое мусоров хреначат ногами и дубинками Молдована.

Мы лежим в одной куче. На нас по одному надевают наручники. Я осматриваюсь — как там с остальными. У молодого парня из Северной бригады под глазом внушительный синяк. Пересчитываю партийцев. Все тут? Нет, кого-то не хватает.

— Дарвин, а где Алина? — тихо спрашиваю друга, который, как всегда, рядом.

— Блин, а где она, в самом деле?

— Ее мусора никуда не дели?

— Да нет вроде.

Но мусора и сами что-то подозревают.

— Их девять было, — говорит один из тех, что сидели внизу, — а теперь восемь.

— Эй, вы, где еще один? — орет плотный мусор с капитанскими погонами.

Мы молча смотрим в пол.

— Вас, блять, спрашиваю, ебанутые.

— Ты, сука, говори, — капитан бьет Молдована ногой.

— Какого хуя ты делаешь? Это вы считать не умеете.

— Не пизди! Где еще один?

— Мы все в райотделе вскроемся, если ты эту хуйню продолжишь, — говорю капитану.

— Су-у-ука, — ворчит тот.

Но попускается.

В коридоре появляются ФСБшники в штатском.

— Так, так, НБП, значит, — оглядывает нас один.