Идеалист - [39]

— Уф, какой тайфун! — вздохнул Илья.

— А про какие письма он говорил?

— Видишь ли, я только недавно узнал… моя подпись мало что значит, — неуверенно проговорил Илья и, понизив голос — они пробирались по ряду на свое место, — продолжал: — Это обращение ученых к правительству с просьбой о помиловании Синявского и Даниеля, а также о демократических реформах…

— А если бы предложили, ты тоже подписал бы?

Илья сел на место и, основательно подумав, ответил:

— Если обращение составлено в форме глубоко продуманных рекомендаций обеспокоенных людей, то, в общем, я тоже разделяю беспокойство… Процесс демократизации протекает слишком вяло, со срывами, а он должен опережать уровень непосредственных запросов… В конце концов, разве это не наш долг — рекомендовать правительству назревшие реформы? О чем ты думаешь?

— Мне так странно… — не сразу ответила Анжелика, — ты такой идеалист и Палисадников тоже… Теперь знаю, что есть интеллигенты, о которых читала в ваших романах прошлого века. Наши, можно сказать, прагматичнее. Т-с-с, начинают!

Вивальди, как стремительный и алчный конкистадор, как нежный и нетерпеливый любовник, ворвался в зал, и публика покорно пала, склонила повинные головы… Илью завертело в скрипичном вихре, вместе с ним он взмывал, носился и падал, как в детских невинных снах… Потом вдруг стихло, улеглось, повеяло грустью чего-то уходящего — то ли лета, то ли молодости… И опять подхватило, стиснуло, защемило сердце, понесло, понесло эдак плавно, осторожно и — на тебе — поставило на пустую, слепую отмель…

Когда зашаталась и рухнула стена аплодисментов, Илья невольно схватился за голову и большими пальцами заткнул уши. Грохот перешел в отдаленный гул, лишь отдельные каменные хлопки пробивали панцирь его глухоты. Особенно усердствовал кто-то справа, впереди. Илья осторожно выглянул из-под ладони: да, это была та женщина, которая во втором отделении пытала его шелестом конфетной обертки.

— Что с тобой? — спросила Анжелика и, тронув его, повторила вопрос. — У тебя болит голова?

Он открыл сердитое лицо и раздраженно сказал:

— Ненавижу эту манеру — колотить в ладоши. Как можно так бесноваться после… после Вивальди или Баха!

— Фу, какой злой! Простая традиция благодарить артистов… — мягко возразила Анжелика.

Ну почему, почему она возражает?! Почему он всегда встречает только противодействие, должен спорить и спорить? — с тоской подумал Илья.

— Да, традиция, по-видимому, еще римская, — вполне уместная при травле зверей, резне гладиаторов и кривляньи комедиантов. Но в наше время, после небесной музыки так неистовствовать?! Не знаю, я не верю в их искренность.

Зал стоя вызывал музыкантов. Илья с Анжеликой сидели.

— Почему так плохо думаешь о них?

— А что я могу думать о женщине справа от меня, которая сейчас всех тут оглушит, если она испортила мне шуршанием половину второго отделения?

— Надо быть немного терпимее к людям. Нельзя так жестоко судить их. Может быть, она не очень образованная, але по-своему любит музыку…

— Я и так слишком терпим, ибо не убил ее — она извела меня своей конфетой! — неожиданно взорвался Илья. — Вообще, ты замечала, что на концертах восемьдесят процентов женщин?

— Никогда не считала, — ответила Анжелика, пытаясь слабой улыбкой защититься от его холодного взгляда. — Наверное мужчины больше любят нянчить детей?

— Да, они больше любят, если не детей, то хоккей и водку, но главная причина не в этом — они в меньшей степени склонны придерживаться моды и лицемерить. Ведь сейчас модно «любить» классическую музыку. О! я давно замечал, что они лицемерят, а сейчас понял — почему.

Публика расходилась, а они все сидели. Анжелика не без удивления и испуга наблюдала, как непонятно откуда взявшееся раздражение разгоралось в его глазах голубым беспощадным пламенем.

— На концерты Рихтера или Ойстраха попасть практически невозможно, и овации им устраивают невероятные, а разве они всегда безукоризненно играют? Вовсе нет, — продолжал он развивать явно наболевшую тему. — Но все знают, что, раз играет Рихтер, можно до одури колотить в ладоши без риска для своей репутации. Больше того, энтузиазм гарантирует тебе репутацию тонкого знатока и ценителя…

— Jezus Maria! Какой самоуверенный и безнадежный критикан! И почему ты всех подозреваешь во лжи? Скажи, зачем им надо все время лгать? Это только музыка, зачем надо лгать?

Вопрос озадачил его — он не знал, зачем лгать.

— Не знаю… возможно, они хотят казаться лучше, возможно привыкли лгать. Посмотри, эти лозунги, пропаганда — каждодневная привычная ложь… Ты знаешь, в последнее время я стал болезненно чувствительным ко лжи. Я чувствую ее мерзкий запах везде и повсюду…

В гардеробе, когда он помогал ей надеть пальто, ход его мысли неожиданно нарушился. Он держал ее серенькое, с меховым капюшоном пальто, она что-то делала у зеркала, как вдруг он увидел двух Анжелик сразу — тоненьких, стройных… — он стиснул пальтецо и уткнулся носом в мех; тонкий запах его отозвался предательской дрожью в ногах.

На узкие тротуары улицы Герцена валил первый неправдоподобный снег. Казалось, само одряхлевшее серое небо разваливается на куски. Мини-конец света, однако, забавлял и будоражил людей: они весело топтали павшее небо, а машины разгонялись на коротких участках и взвизгивали на перекрестках.