Идеал воспитания дворянства в Европе, XVII–XIX века - [145]

 – тенденции, не свойственной идеологии Просвещения. Исследовательница, правда, отнесла рождение этой тенденции на счет разночинской мысли, а разгар дебатов по поводу соотношения понятий образования и воспитания – к пореформенной поре; тем ценнее обнаружить ее присутствие в сочинении дворянского автора 1840‐х годов.

Впрочем, мне бы не хотелось, чтобы у читателей сложилось впечатление, что В. А. Соллогуб стал неким провозвестником разночинского взгляда на идеалы воспитания и образования. «Тарантас» вообще оказался на каком-то политическом распутье. Его не приняли за «своего» славянофилы, его упрекали из стана «охранителей», его превратно поняла разночинская демократическая критика в лице В. Г. Белинского, посчитавшего образ Ивана Васильевича (как и всю повесть) едкой сатирой на славянофилов[1277]. Если в повести можно усмотреть какую-то склонность к разведению понятий воспитания и образования, то она, скорее всего, основывалась не на близости идейных позиций автора с разночинцами, а на здравом смысле и новых представлениях о значении и роли образования в общественном развитии.

Проблема Ивана Васильевича (и всей сформировавшей его системы воспитания) по Соллогубу – это не просто отсутствие прочных знаний, трудолюбия и целеустремленности; все эти свойства герой повести наблюдал у немцев во время пребывания в Берлине, и они сами по себе не вызвали в нем (и в авторе, пожалуй) особых симпатий. Претензия к мосье Лепринсу – главному элементу критикуемой воспитательной модели – заключалась в том, что он не привил (и не мог привить) своему ученику тех знаний и тех навыков, которые были бы ему полезны в России и для России. Эта мысль, многократно и в разных вариациях повторяющаяся в повести, удивительным образом перекликается, например, с оценкой, данной наставникам-иностранцам в переписке генерала И. В. Сабанеева и гр. М. С. Воронцова, людей, которых едва ли можно отнести к славянофильскому лагерю и уж тем паче – к разночинцам. Смысл их рассуждений сводился к тому, что задача, а может быть, и миссия хорошего воспитателя заключается в умении внушить своему подопечному – молодому русскому дворянину – любовь к родине и понимание национальных интересов в разных областях жизни. Воспитатель-иностранец, как бы талантлив он ни был, сделать этого не может[1278]. Таким образом, для В. А. Соллогуба (и, очевидно, для критически мыслившей части русской аристократии рубежа XVIII–XIX веков) ценность воспитания уже не сводилась к простому обучению светской этикетности, а понятие «доброго гражданина» – результата воспитания – имело не абстрактно-универсальный, а национально ориентированный смысл. В такой парадигме понятия воспитания и образования хотя и осознавались как не тождественные, тем не менее не несли в себе разночинского антагонизма мнимой и подлинной ценности. Они воспринимались в системном взаимодействии: приобретаемые в процессе образования знания должны были служить «пониманию интересов отечества» (нравственно-воспитательная категория). Образование получало аксиологическую окраску (полезно/бесполезно) и тем самым воспитательный характер, а в задачи воспитания начинало входить формирование таких качеств, как трудолюбие, целеустремленность, системность в приобретении полезных знаний.

* * *

Впрочем, рассуждения над художественным произведением в самонадеянной попытке растолковать, «что в действительности хотел сказать автор», таят большой риск приписать автору мысли и идеи, вовсе ему не свойственные. Отказывая В. А. Соллогубу в гоголевской и диккенсовской глубине, Ю. Ф. Самарин тем не менее подчеркивал, что «он подметил лучше других и рассказал языком, для всех понятным, некоторые из странностей и вопиющих противоречий нашей действительности»[1279].

В самом деле, создав цельный критический образ старой воспитательной модели, разбросанный осколками в русской беллетристике, и придав ему тем самым вполне законченный облик антиидеала, Соллогуб сумел художественными средствами выразить кризис уходящей системы, ощущаемый так или иначе всеми русскими интеллектуалами своего времени, к каким бы общественно-политическим лагерям они ни принадлежали. Менялась среда, которая в свое время востребовала Лепринсов и Бопре, менялась вместе с ней и воспитательная модель, в которой гувернер-иностранец был ключевым элементом. Рубеж этих перемен удивительно точно зафиксировал В. А. Соллогуб. Появление в отечественной литературе Ивана Васильевича со всей очевидностью доказало, что в русском обществе «наступила пора зрелого размышления и строгого суда над собою», пора формирования нового идеала, поиска новых образовательных и воспитательных стратегий.

Сведения об авторах и их основные публикации по истории дворянства и истории воспитания

Владимир Берелович (Wladimir Berelowitch) – Высшая школа социальных наук (EHESS, Париж), Женевский университет.

Les gouverneurs des Golitsyne à l’étranger: les exigences d’une famille (années 1760–1780) // Rjéoutski V., Tchoudinov A. (Dir.). Le précepteur francophone en Europe, XVII^e—XIX^e siècles. Paris, 2013. P. 139–151; Francophonie in Russia under Catherine II: General Reflections and Individual Cases //