Идеал воспитания дворянства в Европе, XVII–XIX века - [127]

Неудивительно, что и эта цель отлично прописана у Макиавелли. В предисловии к первой книге «Рассуждений» (Discorsi) автор демонстрирует намерение почерпнуть из «истинного разума Истории» – точнее говоря, из текста Тита Ливия – все, что следует знать о том, «как писать законы, удерживать Государства и править королевствами, создавать армии и вести войны, обходиться с подчиненными народами и расширять владения Государства»[1160]. Макиавелли прекрасно осознает тот факт, что, используя этот метод исследования, он вливается в ряды людей, ведомых жаждой знаний, которые были готовы проявить ту же отвагу, что и мореплаватели в их стремлении увидеть то, что никто еще не видел:

Хотя по причине завистливой природы человеческой открытие новых политических обычаев и порядков всегда было не менее опасно, чем поиски неведомых земель и морей, ибо люди склонны скорее хулить, нежели хвалить поступки других, я тем не менее, побуждаемый естественным и всегда мне присущим стремлением делать, невзирая на последствия, то, что, по моему убеждению, способствует общему благу, твердо решил идти непроторенной дорогой, каковая, доставя мне докуки и трудности, принесет мне также и награду от тех, кто благосклонно следил за этими моими трудами[1161].

Становится очевидным, что опасности, которые Макиавелли связывает со своей задачей, являются намеком на традиционное осуждение любознательности, а его отсылка к тем рискам, которые встречаются при «поисках неведомых земель и морей», смешанная с убеждением, что он идет «непроторенной дорогой», – явное указание на печальную долю Улисса в Аду Данте. И, разумеется, это также намек на недавние приключения Колумба и его последователей, однако некий скептический подтекст высказываний Макиавелли показывает, что по крайней мере в интеллектуальных вопросах осуждение любознательности было еще далеко не позади.

Дискуссия о природе и границах дозволенного познания, конечно, окажет важное влияние на развитие европейской истории идей по крайней мере до начала XVIII столетия (в других отношениях это вообще один из вечных вопросов)[1162]. В XVI веке пройдут десятилетия, прежде чем будет сделан решающий шаг: как раз во второй половине XVI – начале XVII столетия приобретение знания через опыт начнет постепенно терять свое негативное наполнение[1163]. Это уже самый конец Возрождения. Прохождение Геркулесовых столбов стало естественным и (почти) каждодневным делом, и в то же время произошло потрясение и столпов знания в Западной Европе. Начало глобализации, столкновение со множеством непонятных явлений пошатнули снаружи древние убеждения, как это сделало изнутри исчезновение единой христианской веры. В свете этих изменений опыт теперь кажется единственным способом познания реального мира. И хотя Монтень все так же настаивает на «неопределенности и изменчивости человеческого бытия»[1164], именно Бэкон положит начало систематическому продвижению идеи о приобретении знания посредством опыта. Будет излишним напоминать, что совершенно не случайно на фронтисписе одного из сочинений Бэкона, посвященного способам приобретения знаний, изображен корабль, проходящий сквозь Геркулесовы столбы. Надпись под рисунком гласит: Multi pertransibunt & augebitur scientia[1165].

В те же десятилетия общепризнанной станет связь мудрости Улисса с его путешествиями: «Знаменитый греческий Улисс получил признание как мудрец, потому что он много путешествовал и видел многие народы», – читаем мы у Сервантеса в Назидательных новеллах (1613 год, «El coloquio de los perros»)[1166]. Таким образом, путешествие само по себе может по-прежнему рассматриваться как трудное предприятие, но все же постепенно все в большей степени признаются его выгоды: «Путешествовать по миру – это одно из неудобств современной жизни» – так написано в одном из первых путеводителей, изданных во Франции в конце XVI века. «Однако любопытным с этим легко смириться», – продолжает автор[1167]. Поэтому удивительно ли, что теоретики аристократического воспитания начинают рекомендовать Grand Tour как средство обучения или непосредственного наблюдения за тем, что Макиавелли надеялся извлечь из изучения истории? Теперь, по крайней мере в этом контексте (и в противоположность Паскье), они согласились бы со строками Шекспира:

Ветры разносят молодежь по свету,

В поисках фортуны вдали от дома,

В котором трудно набраться опыта […][1168].

Владимир Берелович Европейские образовательные путешествия русских аристократов

11 сентября 1772 года посол России в Вене князь Дмитрий Михайлович Голицын отправил в Париж письмо «племяннику» Николаю Алексеевичу, пытаясь его образумить. Этот двадцатилетний молодой человек бросил своего гувернера Конрада-Рене Коха и бежал из Бордо в Париж, чтобы соединиться с некоей мадемуазель Ренар. В оправдание своего поступка юный Николай ссылался, среди прочего, на чувство одиночества и усталости, которое он, сирота, потерявший и отца и мать, испытывал во время нескончаемого заграничного Grand Tour, куда его отправили в начале 1768 года. Вот что отвечал посол, принявший – может быть, напрасно – эти рассуждения всерьез: