Ибн Сина Авиценна - [27]

Так и промолчал Али все заседание.

Да, удивительной была первая встреча Ибн Сины с Фараби и Аристотелем. Две молнии одновременно ударили в его юное сердце. Два учителя одновременно вошли него. И никогда после этого он не расставался с И НМ К. Они стали единственным утешением в его одинокой жизни единственным источником сил.

Был еще и Неизвестный философ. Но он прошёл тайно через жизнь Ибн Сины. Ибн Сина чувствовал его присутствие, рое в общении с ним, как философ, но никогда не звал ни имени его, ген жизни. Имя этого философа, полторы тысячи лет растворенное в неизвестности, открылась лишь в 1952 году…

— Читает Ибн Сина свои еретические книжки, — говорит народу Бурханиддин-махдум, — и не видит, как гибнет его родина. Не видит даже тогда, когда 33-летний эмир Бухары Нух, уставший от борьбы со своими военачальниками, отстраняет руку с лекарствами и говорит: „Не я, держава ваша больна“ — и зовет на последний разговор сыновей.

Входят 19-летний Мансур 18-летний Малик и 17-летний Исмаил. Нух долго смотрит им в лица, словно в чистый лист бумаги, на котором будущее скоро поставит свои письмена. Вглядывается и в 17-летнего Ибн Сину.

Вот она, молодость… Что сделает она с миром? Что мир сделает с нею? Четыре юных, прекрасных лица, трепетно откликающихся на тончайшие чувство и мысль. И сзади темнеют каменные, бесстрастные, в морщинах ненависти и лжи лица везирей, полководцев, министров…

Нух закрывает руками глаза, а потом поднимает их на сыновей — страшные, старые, запорошенные смертью, все в слезах.

— Чувствует мое сердце, — скорбно говорит он, — вы будете последними. На вас все кончится. Вас постигнет самое страшное, что только может постигнуть царских сыновей: один будет ослеплен, — он показал на старшего, Мансура. Другой лишится престола от внешнего врага, — показывает на Малика. — и третий… третий положит жизнь на то, чтобы восстановить державу, но погибнет, ибо нельзя уже восстановить и что бог разрушил…

Это были последние его слона. Вместе с ним далеко в Газне умер и Сабук-тегин, сдержавший клятву верности не только в жизни, но и, как оказалось, в смерти. Умирает у Сабук-тегина в плену и Симджури, а Узейр, низложенный Сабук-тегином. Везирь, каким-то чудом бежит и поднимает восстание в Самарканде. На помощь зовет караханида Насра. Наср пришел, но не помог мятежникам, в наоборот, схватил их (значит, считал уже саманидский город Самарканд своим городом) и отправил на Бухару Фаика с личным войском.

19-летний эмир Мансур, только что коронованный, бежит в Амуль, но Фаик на трон не садится. Ходит вокруг, смотрит… Нет, не решился. Зовет обратно Мансура.

Мансур сместил с поста главного своего военачальника и наместника Хорасана Махмуда, сына Сабук-тегина, поставил вместо него слабого Бёг-тузуна, чтоб легче было править. Фаик ссорится то с везирем Баргаши, то с Махмудом.

Когда тебе 17 лет и мир разваливается у тебя на глазах, юность быстро вянет, гибнет возвышенность души — этот одухотворенный полет над подлой суетой жизни. 17-летний Хусайн ибн Сина видел в Бухаре столько предательств и смертей, что быстро понял: мир — это уставший караван, весь облепленный кровью и дерьмом, и жаждет он только одного — покоя и родниковой чистоты. Но никто не приходит и не дает ему этого.

Жизнь, словно торопливый учитель, выложила Ибн Сине эту правду и ушла. „Не держись за меня, — сказала она ему на прощанье. — Думаешь, держишь за руку чистую девушку? Смотри, это я, старая беззубая шлюха, обнимаю тебя!“ Но в этом трагически быстром уроке ее проявилась хоть честность, другим она морочит голову до седых волос.

Ибн Сина выходил из Арка и этого вспученного предсмертными криками кровавого топкого болота — и окунался в весну. Он подолгу смотрел на молодые почки, на робкие ручьи, клок синего неба среди черных туч и этим лечил свою душу. На Арк если долго смотреть, изойдешь душой. Золото и ковры, свет и благоухание прикрывают там вывороченные внутренности друга или брата, на которых сидят, пьют вино и слушают льстивые стихи. Горечь жизни душит до слез, прекращает порою дыхание.

Отдохновение дарит только весна.

Что бы ни случилось, как бы ни закрутило зло человеческую жизнь, она вовремя приходит. Крестьянин вберем вспашет ноле, даже если целая армия полегла на нем, солнце и дожди вовремя омоют грязную землю, а молодая трава, упруго вставшая и свежести и чистоте, скажет: „Здравствуйте! Вот в начинается все сначала“.

Природа возрождается чистой, как бы ни поганили ее люди. Людей же возвращает в первоначальную чистоту — к траве, родникам, облакам, — смерть. Редкие из людей умеют Соединяться С весной, осторожно ступающей по кровавым грязным полям, выжженным лесам.

Тихо и незаметно подкрался среди предательств и убийств теплый, обрызганный робким цветением март.

Ибн Сина, проходя сквозь весну с вывороченным сердцем шел в святая святых Бухары — в книгохранилище Самани.

Здесь, среди книг, он готов был взмолиться, как Кай-Хосров на снежных вершинах: „Господи! Забери меня отсюда! Не могу я здесь больше жить…“

И возникал свет, который все растворял в себе, свет весны, свет книг.