Ибишев - [40]

— Сынок…сынок, как ты там? Как себя чувствуешь?

Сквозь треск и шум голос Ибишева едва слышен.

— Мы тебя во сне видели! Ты не заболел?.. Пей перед сном чай с вареньем, обязательно горячий! Слышишь? Але! У нас тоже все хорошо…Как твои занятия? Не тяжело тебе? Может быть, на следующей неделе приедем проведать тебя, привезем деньги и продукты, але!..Мы позвоним…

Закончился октябрь. Огромные поля хищного винограда стали буро–желтыми. Ветер обрывает его крючковатые высохшие листья и тащит их по мокрому асфальту. Дожди идут почти каждый день, небо, плотно закрытое плывущими тучами, опускается все ниже и ниже, из–за чего город живет в постоянных сумерках.

В пятницу дома у Черной Кебире собрались женщины. Все уже знают — скоро она должна отправиться в очередное путешествие.

Во дворе в больших котлах готовят халву. Ставят самовар. Моют полы и вытряхивают матрасы. Тетушки суетятся, ходят из комнаты в комнату, отдавая распоряжения. А сама Кебире, закрыв лицо черной вуалью, неподвижно сидит на ковре в гостиной. С громадной хрустальной люстры над ее головой свешивается бархатный мешочек с собачьим дерьмом от сглаза.

Закончив все свои дела, женщины собираются вокруг гадалки и терпеливо ждут, когда она начнет пророчествовать. Но Кебире молчит, потому что знает — не всякое пророчество может быть высказано вслух.

Утром халву в тарелках раздают соседям, знакомым и родственникам.

А тем временем подошли сроки. И вновь явился Оборотень.

Вечером четвертого ноября пропала молодая учительница из Баку. Она снимала комнату на втором этаже деревянного финского домика в самом конце Приморской улицы.

Глухое место. Сразу за домом начинаются обугленные руины сгоревших складов, полукругом спускающиеся к морю. Вся земля здесь пропитана мазутом и копотью.

И все повторяется. И опять мужчины с фонарями прочесывают улицу за улицей. И опять во всем квартале никто не спит до самого рассвета. И опять у дверей домов кучками собираются соседи и напряженно ждут новостей. И опять полицейские машины со всего города оцепляют квартал.

Аллах отвернулся от Денизли. Об этом возвещают волны, с грохотом разбивающиеся о ржавый борт сухогруза. И гудение пустых трюмов подобно трубному гласу. Ахунд в длинной белой рубашке без воротника, надетой поверх спортивных финок, стоит на коленях лицом к священной Каабе и молится. Его жена смотрит из окна на людей, стоящих на улице.

Очень холодно. На промозглом ветру трескаются губы и начинают ныть суставы. Но люди не расходятся. Целыми семьями они стоят перед своими домами и переговариваются вполголоса, потому что молчать невыносимо. Ужас выгнал их на улицы. Ужас перед нависшими небесами и злой силой темноты. Ужас ожидания.

Пятеро подростков из окрестных домов и участковый полицейский нашли учительницу под разлапистым инжирником на пустыре возле водокачки.

И когда вой сирен разорвал гнетущую тишину и полицейские побежали в сторону пустыря, женщины, стали плакать и причитать, и бить себя в грудь, и ветер понес их плач над всем городом, и отголоски его были слышны даже на пляже. И те, кто спал — проснулся. И иностранцы в желтых касках прекратили работу и испуганно замерли в ослепительном свете прожекторов. И в турецком ресторане в центре Денизли смолкла музыка.

Ее измученное тело, хранящее в себе дыхание Оборотня, увезли на машине «скорой помощи» в морг городской больницы.

Плачущая хозяйка дома, где жила учительница, входит в маленькую комнату с низким потолком и накрывает стол скатертью, и драпирует простыней большое зеркало на стене, и, вынув батарею, останавливает часы.

Раннее утро. Вдоль всей улицы от девятиэтажки до сгоревших складов стоят люди. Кажется, весь город собрался здесь. Перед школой, перед домом погибшей девочки, перед баней, перед хлебным магазином. На столбах развиваются черные флаги. В длинный ряд выстроились желтые такси. В небе зловеще сверкают змеи–молнии.

Молодая женщина с покрывалом на голове выбегает из дверей дома и кричит:

— Это все он…проклятый булочник! Зачем его отпустили!..Это все он!

Двое заросших щетиной мужчин — муж и брат — пытаются затащить ее обратно в дом, но она убегает от них и бросается в толпу.

— Я говорила вам — это он! Зачем его отпустили!? Пока он сидел в тюрьме — ничего не было! Девять дней!..Вчера его видели у пустыря, школьный сторож видел, спросите его! Спросите…Проклятый убийца!..убил мою девочку! Он будет насиловать…ваших жен и дочерей! Убейте его!

Женщина мечется в толпе, дергает людей за рукава и показывает на серое здание на углу.

Магазин закрыт. Сквозь грязную витрину видны полки с хлебом и пустой прилавок. Рядом с дверью магазина низкая арка и каменная лестница, ведущая на второй этаж. Над аркой висит фонарь в железной сетке и полустертые цифры — «1897». Год постройки здания.

— Убийца–булочник! — Кричит женщина.

— Убийца–булочник! — подхватывает кто–то из толпы.

…И они кидали камни, и стекла разбивались и осыпались на мокрый асфальт и хрустели под ногами. И они громили магазин и швыряли на улицу черствые буханки хлеба. И толкая и давя друг друга в великой ярости, они поднимались наверх по ступеням лестницы и ломали дверь. И жена булочника, прижав к себе детей, звала на помощь у разбитого окна, и голос ее был полон ужаса и боли. И мать погибшей девочки на улице смеялась и плакала, и била себя руками по коленям, словно помешанная. И полицейские стояли в стороне и не пытались остановить всех этих людей, потому что тоже ненавидели проклятого булочника–убийцу. И дверь треснула посередине и упала, и они ворвались в квартиру. И булочник, бледный и дрожащий, встретил их, как и подобает мужчине, держа в руках топор для разделки мяса. И холодный пот струился по его лицу. И, окрыленный их ненавистью, он рычал, как дикий зверь. И глаза его были как глаза мертвеца. Они надвигались на него с палками, ножами и камнями, но никто не решался напасть первым. Пот с лица булочника капал на коричневый линолеум. Кто–то бросил ему в лицо камень. Булочник упал на колени. И толпа бросилась на него, и сомкнулась над ним, и топтала его, и резала ножами. И он умер.