Ибишев - [17]

— Такие времена пошли! Не знаешь, что будет завтра! Вчера, например, арестовали начальника электростанции Мусабекова. Оказывается, это из–за него в городе было такое безобразие со светом! И его брата тоже арестовали…

— Аллах, Аллах!..А на вид был такой приличный человек! — одновременно и совершенно одинаковыми голосами восклицают Алия — Валия так, что даже старик портной удивляется синхронности их реакций. Он озадаченно выпускает в потолок заключительную струю папиросного дыма и гасит окурок в железной пепельнице.

— Да… Такие вот дела. Ну, теперь хоть со светом все будет в порядке. Уже хорошо. А у Мусабекова при обыске в доме нашли целый чемодан долларов, золотые цепочки и два автомата! А вы говорите, приличный человек!

— Кто же знал!?

— Ничего, ничего, скоро эти ребята из ФНС всех выведут на чистую воду!..Теперь все будет по–другому!

— На все воля Аллаха!

Ибишев смущенно выходит из–за ширмы. Прямо перед ним на крашеной стене большое зеркало, в котором он видит себя в полный рост.

Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять: чуда не произошло. И, значит, не могло произойти. Теперь–то он понимает, о чем с самого начала говорили таинственные знаки Судьбы, замеченные, но неразгаданные им.

Костюм отвратителен. Грубо скроенный и сшитый из плохого темно–коричневого шевиота, он весь топорщится безобразными складками. Двубортный пиджак на толстой подкладке с непропорционально большими лацканами, торчащими в разные стороны, мешком висит на сутулых плечах Ибишева, в то время как прямые брюки–дудочки чрезмерно облегают его и без того слишком худые ноги.

Он бесстрастно смотрит на свое отражение в большом зеркалом, не обращая внимания на матерей и портного, которые теребят его, дергают за фалды, застегивают и расстегивают пуговицы пиджака и о чем–то громко спорят. Шершавый червяк на лбу становится теплым и багровым от приливающей крови. Кажется, что его вот–вот разорвет.

Ибишев отворачивается.

7.

В начале июля он сдавал вступительные экзамены в Бакинский Политехнический институт.

Несмотря на раскрытые настежь окна, воздух почти не движется, и в залитой солнцем аудитории остро пахнет мастикой и потом. Ибишев сидит в пиджаке. Он знает, что выглядит глупо, но все равно не снимает его. Ему плевать, что рубашка промокла насквозь и от горячей липкой испарины невыносимо зудит все тело. Продолжая упрямо заполнять экзаменационные листы, Ибишев неожиданно для себя начинает испытывать странное злорадное удовлетворение от того, как оно, его тело, мучается и страдает. Он наблюдает за ним как бы со стороны и торжествует. И в этом нет ничего от мазохизма. Это просто маленькая месть…

Ибишев смотрит на часы: до конца экзамена осталось еще пятнадцать минут. Он продолжает писать, с тревогой чувствуя, как лоб наливается свинцовой тяжестью. Только бы успеть! Слюна во рту становится соленой и вязкой. Дурной знак! Он шмыгает носом, еще раз, успевает отложить ручку, и почти сразу же первые тяжелые и густые капли почти черной крови падают на экзаменационный лист, лежащий перед ним. Униженный и несчастный, пытаясь остановить кровотечение, он закидывает назад голову, одной рукой лихорадочно шаря по карманам пиджака в поисках платка, а другой — зажимая ноздри, забитые свернувшейся кровью. И все, кто сидит в аудитории, смотрят на него в этот момент. И Ибишев знает это. И ему хочется умереть.

Во дворе института, прямо под окнами аудитории, где Ибишев сдает последний экзамен, бледные от волнения ждут Алия — Валия. Они держат наготове сверток с бутербродами и бутылку прохладного лимонада.

Глава 4 АНАДИОМЕНА

«Нежны стопы у нее: не касаясь ими праха земного,

Она по главам человеческим ходит…»

Гомер

1.

Летние ночи наступают в Денизли стремительно. Пока в фиолетовом небе еще догорают последние оранжевые отсветы закатившегося солнца, душная влажная темнота выплывает из подвалов и сумрачных переулков, и за несколько секунд город оказывается затопленным ею по самые крыши. Словно сквозь толщу воды светятся редкие уличные фонари и желтые окна домов. И когда среди нагромождения пульсирующих звезд в углу неба вспыхивает жемчужно–белая Венера, что–то невыразимо женственное и томное начинает разливаться в воздухе, наполненном волнующими ароматами вечерних цветов.

Таинственный свет Венеры вызывает томление плоти. Оно буквально пронизывает город невидимыми лучами, и каждая деталь, каждая вещь, каждое сказанное слово невольно приобретают скрытый эротический смысл. По крайней мере, так казалось Ибишеву летом 1994 года.

2.

Вот он сидит, вытянув ноги на железные перила балкона, и курит, болезненно и чутко прислушиваясь к неярким звукам ночи. Отравленный беспощадной Венерой, Ибишев впитывает их всем телом, ощущая форму, цвет и даже запах каждого из них. Звуки завораживают его. И он, цепенея от головокружительного возбуждения, не может пошевелить ни одним мускулом. Неряшливые комки серо–черного пепла с кончика его сигареты скатываются ему прямо на грудь и застревают в кольцах редких волос.

Ибишев ощутимо изменился. На первый взгляд, просто стало больше щетины, укрывшей острый подбородок и впалые щеки, от чего лицо его кажется еще более худым и длинным, да от постоянного курения совершенно пожелтели и испортились зубы. На самом же деле больше всего изменились глаза. Светло–карие, почти золотистые, за два года они выгорели так, что стали почти желтыми как у филина. И теперь лицо его еще больше похоже на маску — уродливую маску Пьеро с красными россыпями прыщей вместо румян на бледной коже.