И здрасте вам через окно! - [45]
– Спасибо, Сара Моисеевна, за заботу, но я врачам больше доверяю. Они же учились, да и опыта больше, чем у Светланы Генриховны.
Через пару дней Мирав попрощалась с семьей и ушла в больницу. В приемном покое пришлось сидеть долго, и Мирав от нечего делать принялась рассматривать плакаты, развешанные по стенам. На самом большом был изображен Сталин, работающий в кабинете до самой ночи. Настольная лампа мягко освещала государственные бумаги, аккуратно разложенные по всему столу вождя, а надпись: «О каждом из нас заботится Сталин в Кремле» давала надежду, что все будет хорошо. Женщина в красной косынке, смотрящая на бескрайние хлебные поля, сообщала о том, что «С каждым днем все радостнее жить», а малыш-здоровяк с розовыми щечками всех предупреждал о том, что «Наши дети не должны болеть поносами». Мирав читала не торопясь, проговаривая каждое слово, пока не дошла до черно-белого плаката «Женщина! Учись грамоте!». В деревенской избе с русской печью и самоваром стоит пожилая женщина в лаптях, а ее вполне модная дочурка с ободком на голове и книжкой в руках бесстыдно говорит ей: «Эх, маманя, была бы ты грамотной, помогла бы мне!» – «Ты смотри-кась, укоряет мать! А может, у нее возможностев не было учиться, – оправдывала крестьянку Мирав. – Доце, похоже, доклад к завтраму нужно приготовить, а времени не хватает. Оно и понятно, дело молодое – кому же с книжками все дни сидеть хочется кроме нашего Менделя. В кого такой уродился? Просидит всю молодость и не женится».
– Следующий, – послышалось из кабинета.
Мирав нерешительно вошла и протянула направление…
– Ты не переживай. Здесь лучшие хирурги в городе. Соперируют так, что краше прежнего будешь, – утешала Мирав санитарка. – Лишнее отрежут, нитками подтянут и сися как у молоденькой торчать будет.
– Да ну ее, эту сисю. Болезнь шибко страшная.
– А ты не думай раньше времени, потому что исход не от тебя зависит, а от врачей и небесной канцелярии.
– Опять деньги за рыбу, Ульяна Иванна! – засмеялась соседка по палате. – Третий день вам толкую, а все бесполезно. Не нужно здесь пропаганду вести. Вы лучше на лекцию в красный уголок сходите.
– А ты, Катерина, мне не указ. Коли можешь человека в горе утешить, так чего ждешь. Или вас в техникумах не учили людям помогать?
На операционном столе Мирав прикрыли простыней, попросили положить руку за голову, а перед лицом поставили невысокую ширмочку. Сердце от страха колотилось так, что каждый удар отдавался в висках и кончиках пальцев.
– Да что ж ты так боишься, – попытался утешить пациентку хирург. – Как у зайца, сердце колотится. Щас укольчик сделаю, и будет это самой большой болью за всю операцию.
Врач зацепил корцангом марлевый тампон, окунул его в банку с йодом и тщательно обработал грудь. Мирав увидела, как большим шприцем с длиной тонкой иглой набирают прозрачный раствор из банки и, ужаснувшись, что все это предназначается для нее, решила больше не смотреть. Укол. Игла замерла, и уже через несколько секунд никакой боли. Следующий прокол. Чувство распирания и легкого тепла медленно разлилось по груди. Немного щипало, но терпимо. Вот еще один прокол, но уже глубже и в сторону. Разрезали, словно карандашом сломанным по коже чиркнули. Промокнули. Чудно́, режут, а боли нет. Еще раз подрезали, снова промокнули. Тянут, отсекают по кругу, словно мясо от куриной косточки. Похоже, отрезали. Шмякнули по железной чашке щипцами и унесли куда-то. Затаились, ждут. Перерыв у них, что ли? Рановато. Не успели начать, а уже отдыхают. Из соседней комнаты послышалось «можно шить». Хирург облегченно вздохнул – уже хорошо. Наркотизатору разрешили уйти. Неужели все?
После операции врач пообещал, что при благоприятном течении домой отпустят через неделю. «Такую страшилу перенесла, – думала Мирав. – Чего только в голову не придет от страха». Мир для нее вновь окрасился разноцветными красками.
На следующий день семья Ватман, включая Галу, стояла под окном палаты. Мирав, заслышав голос мужа, подошла к окну.
– Как ты? – поинтересовался Сава.
– Пока нормально, а дальше – время покажет.
– Нечего ждать, когда оно начнет показывать. Нормально все будет, и точка.
– Мам, тебе больно?
– Терпимо, синочка. Думала, будет хуже.
– Хуже на передовой. Стакан водки с каплями морфия и в госпиталь, если успеют довезти. Сколько человек в палате?
– Восемь.
– Это нормально. Ты, мать, выздоравливай быстрее, – подбадривал Савелий жену. – Без тебя дома пусто, вроде как не хватает чего.
Мирав смутилась и покраснела. Ей было приятно внимание мужа даже в такой незамысловатой форме. Первый раз в жизни он переживал за нее. Пара добрых слов, как долгожданный дождь в пустыне, наполнила душу Мирав теплом и радостью. Сава с Менделем постояли еще немного и, не найдя темы для дальнейшей беседы, засобирались домой.
Все это время Гала с интересом наблюдала за беседой и, как только Савелий с сыном отошли, решила дать пару ценных советов:
– Мирочка, ты не обращай внимания на его слова. Это эгоизм. Да мало ли что он говорит! Пускай почувствуют, как жить одним. Они же привыкли к тебе, как к помойному ведру. Лечись столько, сколько будет нужно, и не спеши домой.
Избалованная вниманием публики солистка оперного театра уходит на заслуженный отдых. Вслед за первым ударом следует второй – кончина любимого мужа. Другая бы сдалась и скучно старела в одиночестве, но только не Цецилия Моисеевна! Она и в судьбе соседей примет горячее участие, и в своей судьбе еще допишет пару ярких глав…
Мама дорогая, что началось во французской столице после покупки золотой тиары скифского царя Сайтаферна! Париж бурлил, обсуждая новость. Толпы любопытных ринулись в Лувр, чтобы посмотреть на чудо древнегреческого искусства – шедевр, стоивший государству четверть миллиона франков. И только Фима Разумовский, скромный ювелир из Одессы, не подозревал, что его творение, за которое сам он получил всего две тысячи рублей, оценено так высоко… Не знал он и того, что мировой скандал вот-вот накроет его с головой.
Школьники отправляются на летнюю отработку, так это называлось в конце 70-х, начале 80-х, о ужас, уже прошлого века. Но вместо картошки, прополки и прочих сельских радостей попадают на розовые плантации, сбор цветков, которые станут розовым маслом. В этом антураже и происходит, такое, для каждого поколения неизбежное — первый поцелуй, танцы, влюбленности. Такое, казалось бы, одинаковое для всех, но все же всякий раз и для каждого в чем-то уникальное.
Кира живет одна, в небольшом южном городе, и спокойная жизнь, в которой — регулярные звонки взрослой дочери, забота о двух котах, и главное — неспешные ежедневные одинокие прогулки, совершенно ее устраивает. Но именно плавное течение новой жизни, с ее неторопливой свободой, которая позволяет Кире пристальнее вглядываться в окружающее, замечая все больше мелких подробностей, вдруг начинает менять все вокруг, возвращая и материализуя давным-давно забытое прошлое. Вернее, один его ужасный период, страшные вещи, что случились с маленькой Кирой в ее шестнадцать лет.
Книга вторая. Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.