И здрасте вам через окно! - [20]

Александр Владимирович закрыл лицо руками и покачал головой, словно произошло что-то ужасное и непоправимое.

– Н-не может быть. Н-не может быть, – шептал он, соединяя трясущимися и непослушными пальцами разрезанные части.

* * *

– Да ви отрежьте болтающиеся нитки по краям, и всех делов! Они же мешают посмотреть. Мендель, принеси дяде Саше ножницы, – сказала сыну Мирав. – Похоже, он имеет серьезный интерес к старью.

– Лучше захвати микроскоп и фонарик, – добавил Александр Владимирович.

– Уважаемый сосед, позвольте полюбопытствовать, по какому случаю кипеж? Неужели Зяма хотел нам подсунуть дрянь? Хотя, с другой стороны, он мечтал сделать нам приятно, и мы душевно оценили, – пошутил Израил.

– Еще не знаю, но, возможно, через несколько минут я отвечу на ваш вопрос.

Таким взволнованным Александра Владимировича еще никто не видел, поэтому все как один решили больше не приставать с расспросами, а посмотреть, чем все закончится.

– Яша, детка, у тебя глазки острые. Поищи подпись внизу, пока Мендель домой ходит. Ты в школе какой язык учишь? Немецкий? Он тоже подойдет.

Яшка, ничего не понимающий в происходящих событиях, но чувствующий свою нужность, принялся старательно осматривать сантиметр за сантиметром нижнего поля картины.

– Дядь Саш, нет подписей.

– А здесь что?

– Трава и веточки темной краской нарисованы.

– И буквы никакой нет?

– Не-а, я бы увидел.

– Даже если ничего нет, я больше чем уверен, что это Моне.

– Нет, ви слышали «мане»! Что значит вам? Александр Владимирович, минуточку! Я только попросила вашего совета, а вы уже первый в очереди. При всем моем уважении к вашей персоне – только после меня, Савы и Измаила Гершевича, и то, если он захочет уступить. Вы последний пришли.

– Сара Моисеевна, вы не понимаете.

– Да что тут понимать! Интеллигентный человек, участник войны, но сейчас не тот случай, чтобы без очереди.

– Вот лампа и микроскоп, – прервал разговор Мендель.

Александр Владимирович поставил прибор на стол и с помощью фонаря тщательно осмотрел каждую часть холста.

– Даже если не найду подпись, это ничего не значит, – рассуждал он. – Наоборот, ее отсутствие говорит о незаконченной работе или этюде. Время. Нужно обязательно определить время.

– Почти девять, если вам так интересно, – подсказал опьяневший Сава.

– Рисунок, плетение, плотность ткани. Завтра же в музей, на экспертизу.

Он взял один из отрезанных кусков и положил изнанкой под микроскопом.

– Попрошу пардону, специалист, вы перепутали, с какой стороны смотреть, – не унимался Савелий. – На рисунки глядят там, где краской намазано. Я, простой человек, и то знаю. И вообще, что там смотреть! Все и так видно-о-о. Две красивые дамочки в длинных платьях нагло отвернулись и шепчутся, когда выпивка и закусь уже разложены на скатерти, мужчины повсюду лежат на траве и ждут, а им и дела нет. Они моды обсуждают, точно вам говорю.

– Т-так, посмотрим, посмотрим, – приговаривал сосед, рассматривая край среза под микроскопом. – До семнадцатого века писали на г-грубом небеленом пеньковом холсте, саржевого переплетения или же редком п-полотняном, напоминающем сетку, а тут п-плотная среднезернистая ткань и довольно-таки равномерная. Ага, перекрещивание нитей происходит после двух уточных прокидок. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать… Двадцать нитей на сантиметр по утку и основе. Значит, машинная выработка. Женщины, есть у кого-нибудь булавка?

– Всегда пожалуйста, – проговорила тетя Сара, отстегивая от бюстгальтера носовой платок с деньгами. – Для науки ничего не жалко.

Александр Владимирович острым концом иглы ловко расщепил край нити.

– Это т-точно не хлопок, а вот на лен или пеньку похоже. П-получается восемнадцатый или девятнадцатый век. Б-боже мой, неужели я прав?

– Бога нет! И прекратите тут свои провокационные разговорчики.

– Тише, Сава. Может, я тебе домой отведу? – нерешительно спросила Мирав.

– Ну уж нет! Самое интересное начинается.

– Ну, тогда не мешай человеку устанавливать факт. Видишь, его сомневает.

– Уже почти нет. Б-больше чем уверен, что это этюд К-клода Моне. И если это завтра подтвердится, то вас, Зиновий, расстрелять мало за такой вандализм.

– Но-но! Вы тут поосторожней с расстрелами! За картинку-то! – вступился Сава.

– Вы д-даже не представляете, что наделали. Мало того, что холст п-п-после перевозки вытянут по центру и весь в сквозных кракелюрах, так вы его еще и разрезали. П-приятное он захотел сделать соседям!

– Александр Владимирович, если бы Зяма знал, что тут расстрельная статья, так он бы картиной вещи не накрывал, – дрожащим голосом произнесла Дебора.

– Д-дебора Казимировна, с расстрелом я погорячился, но то, что ваш муж уничтожил ценное полотно, – это факт. Завтра с утра со мной в музей, а сейчас разрешите откланяться.

– Да что же это за день такой! Лучше бы меня на фронте убили! Не успел переступить порог дома, и все не так.

– Зямочка, что ты такое говоришь! Мы так ждали твоего возвращения, – успокаивала мужа Доба. – Яшка от тебя не отходит, я не могу наглядеться, соседи за нас рады.

– Зиновий Аркадьевич, не переживай. Лучше выпей и забудь, – посоветовал пьяный Савелий, отталкивая от себя части картины. – Добка, убирай со стола живопись. Праздник продолжается! Маэстрочка, нажмите аккорд!