И здесь граница - [5]

Не позволял он себе фамильярности, панибратства, но чувствовали все себя с ним естественно, без какой бы то ни было скованности. Ежедневно поутру бегал он «для разминки» километра три-четыре, потом с гантелями показывал умение, силу, ловкость.

Ни единой ночи не проходило, чтобы не побывал замполит с кем-нибудь из солдат в наряде, и обязательно на самых дальних и глухих участках. Посоветует, покажет, что, где и как, а иной раз запросто побеседует, как сослуживец с сослуживцем.

«Воспитание — тонкая штука, — часто повторял он сержантам. — Накричать, приказать — легче всего. Но даже гвоздь от неправильного удара может согнуться. А люди не гвозди, требуют уважительного к себе отношения. Скажите человеку добрые слова, если заслужил, и он в доску расшибется, чтоб еще лучше дело шло. Потому что слова — это крылья. Далеко на них можно улететь».

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? — улучив минуту, спросил Кублашвили и, глядя в сторону, тихо добавил: — По личному вопросу.

Замполит внимательно, не перебивая, выслушал Кублашвили. После долгой паузы сказал:

— Думаю, больше того — уверен, что на Кавказ гитлеровцев не пустят. Да и силы у них на исходе… А вот мне что делать? — он поднял на солдата погрустневшие глаза. — Мой родной Чернигов давно под немцем. Там родители у меня, сестренка, невеста… Бросить заставу и сбежать на передовую? Вряд ли следует доказывать — сами понимаете, что нам с вами так поступать не годится…

Новая фронтовая сводка принесла печальное известие: фашисты потеснили наши войска под Моздоком. Имеются большие потери…

Всю ночь после того Кублашвили не спал, обдумывал, как ему быть. Утром на вырванном из тетради листке, старательно выводя каждую букву, написал короткий рапорт:

«Прошу направить меня в действующую армию. Заверяю командование, что готов умереть в боях с врагами.

Рядовой В. Кублашвили».

Замполит прочитал и сочувственно развел руками: помочь, дескать, ничем не могу.

— То, что вы хотите воевать с врагом, — похвально, — усадив Кублашвили рядом с собой, сказал он и добавил: — Весьма похвально…

Варлам почувствовал, что с ним говорит человек, заинтересованный в его судьбе, понимающий его, приободрился, надеясь на поддержку.

— А вот, что собираетесь умереть, — это уж мне, откровенно говоря, не нравится. Умереть — дело нехитрое. Выстоять и победить — куда труднее.

Варлам хотел возразить, но замполит твердо продолжал:

— Служить, нравится нам или нет, будем там, где приказано. А нам с вами приказано стоять здесь, на Дальнем Востоке.

2

Через год Кублашвили, не в силах перебороть себя, подал еще один рапорт — и тот же ответ.

События на фронтах развивались все успешнее. Вермахт терпел поражение за поражением.

26 марта сорок четвертого года советские войска вышли на границу с Румынией.

В Москве салют за салютом. Прорваны долговременные оборонительные укрепления на Перекопском перешейке и Керченском полуострове. Севастополь наш! Крым свободен!

То были дни незабываемые и радостные. Надежда на скорую победу вселялась в сердца солдат, а также их жен, матерей и сестер, державших на своих плечах тяжелую ношу войны.

Победа была не за горами, лучи ее освещали путь наступающим советским войскам.

Кублашвили совсем уже отчаялся попасть на передовую. Видать по всему, война вот-вот закончится, а он так и не понюхает пороху. Вернется домой, и стыдно будет людям в глаза смотреть. Поди, докажи, что ты просился, рвался. Подать, что ли, третий рапорт, уже на этот раз начальнику погранотряда?

И вдруг, буквально на следующий день — новость: ему и нескольким другим солдатам велели собираться в путь-дорогу.

«На фронт! На фронт! — ликовал Кублашвили. — Наконец-то вспомнили обо мне. Все же, что ни говори, кто стучит — тому открывают…»

Покой нам только снится

Письмо первое

«7 августа 1944 г.

Здравствуйте, товарищ лейтенант! Пишет Вам Кублашвили. Извините за долгое молчание, но, поверьте, было не до писем. А сегодня чуть посвободней, вот я сразу и вспомнил про свое обещание.

Помните, как я радовался, что уезжаю на фронт? Ехали с песнями, настроение бодрое. Но в Харькове выяснилось, что радовался я преждевременно. Переводили, увы, не в действующую армию, а на западную границу.

Трудно описать, что натворила в этих краях война. Везде руины, разрушения. На железной дороге редко где уцелела даже будка путевого обходчика. Под откосами остовы сгоревших вагонов.

Километров за шестьдесят от места назначения эшелон остановился. Мост впереди еще только восстанавливали, и мы двинулись походным порядком.

Куда ни глянешь — воронки от бомб, траншеи, проволочные заграждения, противотанковые рвы и ежи, сожженные танки, автомашины… От сел остались одни почерневшие трубы, обгоревшие бревна. А то так: ни хаты, ни сарая, одни ворота уцелели. И никуда они не ведут, те ворота.

Люди живут в землянках. Жизнь только-только налаживается.

Недавно здесь шли бои, и война на каждом шагу напоминает о себе. По сторонам разбитого, в рытвинах шоссе — таблички на деревьях, и столбах: «Мины!», «Стой! Опасно! Дорогу просматривает снайпер». Или стрелки с надписью: «Хозяйство Иванова», «Хозяйство Петрова», «Медсанбат», «ПМП»