И здесь граница - [2]

А он уже не принадлежал ни матери, ни друзьям. Шахта, родная Ахалдаба, все близкое и дорогое оставалось где-то далеко-далеко позади.

В соседнем купе кто-то затянул приятным сильным баритоном «Про-о-щай, любимый го-о-род…»

Слова песни отвечали настроению, щемили сердце. Прощай, родной край…

2

Кублашвили очень хотелось попасть сразу же в действующую армию, на передовую. Кто из его сверстников не мечтал о подвигах, не видел себя лихим разведчиком, бесстрашным истребителем танков?

Но вышло совсем не так, как рассчитывал Варлам. Эшелон увозил новобранцев в другую от фронта сторону.

Позади остался Каспий, жаркий Красноводск, Ашхабад, Ташкент…

«В тыл… В тыл… В тыл…» — монотонно отстукивали колеса. Варлама разбирала досада, на душе было муторно. Зачем везут их на восток, когда на западе идет огромная битва, решается судьба его Родины?

Кублашвили провел рукой по смоляным жестким волосам, оперся подбородком о ладони и глубоко задумался…

На дальней заставе

1

Эшелон с новобранцами мчался все дальше и дальше на восток. Навстречу проносились тяжелогруженые составы. К фронту перебрасывались танки, автомашины, орудия, горючее, боеприпасы, медикаменты. Многое требуется солдату, чтобы успешно воевать.

Миновали Новосибирск. И тут прошел слух, что пункт назначения — Сахалинский пограничный отряд. Растаяла как дым мечта о действующей армии.

«Сахалин! Да это же на самом краю света!» — сообразил Кублашвили, не бывавший нигде дальше Кутаиси. Придется одолеть огромные расстояния, тысячи и тысячи километров. Где ты, Ахалдаба? Так далеко, что даже трудно себе представить.

В учебнике географии Варлам встречал романтические, пахнущие соленым морским ветром названия: пролив Лаперуза, бухта Находка, бухта Посьет. Что ж, теперь не на карте, а своими глазами увидит он эти места.

Невысокий, щуплый Витька Судаков пронюхал, что сопровождавший новобранцев младший лейтенант служил на Северном Сахалине.

«Скажите, пожалуйста, как там, на Сахалине?» — допытывался у него Судаков.

Младший лейтенант пожал плечами, уклончиво ответил: «Живут люди…» — «А климат какой? — не отставал Судаков. — Правду говорят, что даже летом густые туманы?» — «Нет, почему же! Такого и в помине нет, — без тени улыбки отвечал младший лейтенант. — Климат курортный, как в Сочи, Ялте или Сухуми… Один лишь недостаток: восемь месяцев зима, остальное — лето…»

Услышав это, Кублашвили поежился. Ну и климат! Трудновато придется после благодатного Кавказа.

Но из штаба пограничных войск поступило распоряжение изменить маршрут следования. На Сахалин Кублашвили не попал. Его вместе с Витькой Судаковым и еще несколькими десятками новобранцев направили во Владивосток.

По дороге с вокзала в свою часть они на несколько минут остановились у высокой колонны с моделью трехмачтового парусника наверху. Бронзовый матрос высоко поднял руку, приветствуя всех, приехавших в этот край рыбаков, моряков и пограничников.

Прищурившись, рассматривал Кублашвили колонну. Чуть шевеля губами, внимательно прочитал сияющие золотом ленинские слова на постаменте: «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский!».

На учебном пункте все было непривычно и ново. Армейская баня, неприхотливый обед, строгие команды командиров.

Впервые в жизни надел Кублашвили военное обмундирование, новенькую с синим околышем зеленую фуражку. У большого зеркала, стоявшего в коридоре казармы, вертелся Судаков. Кублашвили подошел к зеркалу и… не узнал себя. На него смотрел угловатый красноармеец. Гимнастерка топорщилась на спине. Сбились в кучу складки под ремнем…

Кублашвили смотрел на свое отражение и не нравился себе. Говорят, форма красит человека, но его она совсем не красила.

«Ну и неказистый, ну и несуразный вид! И почему вон у тех старослужащих обмундирование стираное-перестираное, выцветшее, а носят они его — смотреть любо-дорого! А я…»

Не успел Кублашвили отвернуться от зеркала — откуда ни возьмись сержант. Роста он был гвардейского. Лицо широкое, с тяжелым подбородком. Голос громоподобный. Как гаркнет «Р-равняйсь!» — будто дивизия перед ним выстроена на плацу, а не отделение.

Кублашвили расправил плечи, вытянулся в струнку. А Витька Судаков, растерявшись, сдернул с головы фуражку и выпалил:

— Здрасьте!

Против ожидания, сержант не разнес допустившего оплошность новичка, а мягко заметил:

— И как это вас угораздило фуражку снять? Забывайте про «гражданку», товарищ Судаков, и побыстрее перестраивайтесь. И кстати, портянку спрячьте, незачем ей из голенища выглядывать.

Кублашвили понимал, что не только его незадачливому товарищу, но и ему самому нужно перестраиваться на военный лад. Но не так-то это просто. Робость, неуверенность — чувства, столь естественные для новобранца, — не оставляли Кублашвили. Трудным вначале казался размеренный распорядок учебного пункта. Трудно было привыкнуть к воинским порядкам, дисциплине. Пришлось отвыкать от мысли «хочу», «не хочу». Осталось одно: «надо».

Он учился ходить строевым шагом, учился отдавать честь, учился одеваться так, как того требует армейский устав.

Кублашвили старался изо всех-сил, но не все у него гладко получалось. То постель плохо заправил, то в тумбочке непорядок, то подворотничок криво подшил.