И я там был..., Катамаран «Беглец» - [13]

— В нижний ящик, — сказала я кратко и сделала шаг к крыльцу.

— Ага… В нижний… значит! — закивала головой Марья Петровна, но уходить не спешила. Вновь достала снимок и нервно теребила его в руках, не решаясь еще что-то сказать.

— Пообедайте с нами, Марья Петровна! — пригласила с веранды тетя Рита.

— Ах, нет, спасибо, Димочку кормить надо… — засмущалась Марья Петровна и взяла меня за плечо, видно опасаясь, что я могу убежать. — Боюсь я, боюсь… — зашептала она доверительно. — На меня подумает, что взяла… Ты бы ему сама отдала лучше… Зятя этого фотографию, проклятую!

— Какого зятя?

— А того самого алкоголика, сторожева зятя, будь он неладен! Зачем Димочка его сымал? Не знаешь?..

Я не знала, но очень бы хотела взглянуть. Наслышана была премного.

Димкина бабушка теребила меня за рукав. В глазах ее была тревога.

— Как думаешь, он не болен?..

— Кто? — удивилась я.

— Да Димочка! Внучек мой — что-то того… Знаешь, что он снимает?

Сейчас мне это было неинтересно. Жалко было бедную тетю Риту с ее стынущим обедом…

— Ноги мои два дня сымал… А потом велел тапки скинуть, и их тоже — фотоаппаратом!..

Я чувствовала, что дальше испытывать терпение взрослых становится уже неприличным, и потому торопливо сказала:

— Давайте фотографию и не беспокойтесь, отдам. Сама все объясню.

Марья Петровна мигом засунула мне ее в верхний карман рубашки и, всплеснув руками, с криком: «Борщ убежит… Борщ выкипит!», с завидным проворством умчалась на радостях восвояси.

На фотографию удалось взглянуть только после того, как все успокоились и съели первое. Пока убирали тарелки из-под холодника, я вынула снимок из кармана. Господи! Да это была такая же фотография, которую я видела и даже прихватила с собой! Еще одна… Я вытащила вторую из кармана. Что, Димка размножает их, копит?! Ведь на снимке был опять Алесь! Все в той же позе, несколько нелепой, схваченной как будто бы случайно объективом со спины. Ну дела…

От неожиданности я чуть не расхохоталась. А потом спросила тетю, которая все и всех знала, знакома ли она с зятем сторожа. Тетя была знакома. Тот как раз дежурил за сторожа в прошлое воскресенье. Я уточнила, вправду ли он его зять. Тетя сказала, что таких подробностей пока не знает, но можно спросить у председателя садоводства, оформившего молодого человека на полставки со следующего месяца. Поскольку старик сторож совсем спился.

Тут я вспомнила про ратомский штамп, и до меня, наконец, дошло, что письмо-то было отправлено из Ратомки. Все звенья связались в одну цепочку. Ясно делалось, почему человек собирается приезжать и никак не может доехать, отправляя вместо этого письма со станции. Только зачем нужны были все эти уловки? И одно меня особенно удивляло: обиженный тон письма. Я-то в чем виновата, на меня за что обижаться? Но голову ломать не стала. Было нам над чем думать и без Алеся.

5

После обеда, сгорая от любопытства, мы сразу же помчались к трещине. Заодно не грех было прихватить с поляны и оставленные без надзора шезлонг с «Неманом» и Алесево письмо.

Еще издали, подходя к знакомому месту, мы увидели с дороги, как снуют «красные». Они сплетались в еще более сложные решетки и светились куда ярче, чем прежде.

Мне подумалось, что эти красные светящиеся радуги просто-напросто как-то разряжают энергию, накопленную в стенках трещины, так что в итоге все эти ядерные силы, способные катастрофически вырваться наружу, превращаются в обычный свет.

Приблизившись, мы заметили, что щель действительно стала уже, но зато больше освещалась на глубину. И вдруг мне снова сделалось не по себе. По дороге со стороны станции ехал в нашу сторону на велосипеде почтальон. Я представила, что он сейчас увидит…

Почтальон, наконец, поравнялся с нами, а мы, растерявшись, все стояли, словно окаменевшие. Проезжая мимо, он повернул голову в нашу сторону и, как всегда, вежливо со мной поздоровался.

Я машинально ответила ему, но взгляд мой был устремлен совсем в другую сторону, и на лице, кажется был написан совершеннейший испуг. Однако почтальон, по-моему, ничего не заметил — ни моей реакции, ни, самое главное, того, как позади нас сновали «красные»… И как сплетались они в решетчатые светящиеся конструкции — этого он не видел, потому что в лице его ничего не изменилось, а смотрел он как раз куда надо: за наши спины. Мы инстинктивно вытянулись, сдвинулись и стояли теперь, как стенка во время штрафного. Тут почтальон, похоже, все-таки почуял неладное, потому что вдруг притормозил и, приподнимаясь на педалях, начал вертеть головой, силясь разглядеть творившееся за нашими спинами. И опять — вот чудеса! — ничегошеньки не смог разглядеть. Надо полагать, он попросту решил, что мы его разыгрываем. Он сделал строго-обиженное лицо, с шумом втянул воздух и, более не озираясь, резко прибавил ходу. Вскоре почтальона и след простыл. У меня отлегло от сердца.

Тем временем «красные» взялись перестраивать свои решетки, и мы, чтобы не мешать им, пошли туда, где стоял шезлонг. Читать мне уже не хотелось, землянику собирать — тоже. Ею пренебрегали сегодня даже мои племянники, хотя в траве под ногами красным-красно было от вызревших за день ягод. Я просто сидела в шезлонге, рассеянно посматривая вдаль.